смущенный и вспотевший, среди золоченых кресел и бархата, было что-то невыносимо жалкое.
— Да, как же… передай привет… поцелуй папу…
— Ну, до свидания…
Комок подкатил к горлу Лены, и она кинулась вслед за Сережей.
Когда она с Ланговым шла на концерт, у нее было такое ощущение, точно она лишилась самого дорогого на свете, и к Ланговому она испытывала неосознанную враждебность.
Неуловимая тревога была разлита по улицам. Прошла рота чешских солдат, потом взвод красногвардейцев, пестро одетых, — они шли вразброд, неся ружья как попало.
— Тоже — армия… — сквозь зубы процедил Ланговой. — Вы знаете, вчера прибыл американский крейсер, вон он стоит…
Он указал в сторону Русского острова… На рейде застыло несколько японских военных судов, а немного подальше, выделяясь на синем фоне острова, стоял американский крейсер, пылающий на солнце, как храм.
Музыка размягчила Лену, и враждебное чувство ее к Ланговому прошло.
После концерта они долго молча бродили по саду. Ланговой держал Лену под руку, и Лена прижималась к нему с чувством доверия и утраты.
Домой они вернулись с сумерками. Дома никого не было. Лена прошла в комнату Лангового и осталась там. Ланговой закрыл дверь на ключ.
От Лангового Лена узнала, что весь район Гродекова, возле маньчжурской границы, занят войсками казачьего есаула Калмыкова, что Вениамин и Дюдя находятся уже там, а Ланговой работает по связи есаула с городом — переправляет туда пополнение и формирует дружины. К этому Лена отнеслась как к чему-то второстепенному.
XXXI
— Леночка, нам нужно расстаться на несколько дней…
Ланговой, весь подобранный и посерьезневший, крепко сжал руки Лены и потряс их.
— Вениамин и Евгений уже в городе, — шепотом сказал он, склонившись к Лене, — скоро это начнется… Миссия моя кончена, и я должен выполнять свой долг в рядах… Скажите мне что-нибудь…
Лена несколько мгновений смотрела на него потемневшими глазами.
— Вы останетесь живой, правда?
Несмотря на то, что произошло между ними, они по-прежнему были на 'вы'.
— Вот еще что… Вы хорошо продумали?..
Лена запнулась, по Ланговой понял ее.
— Я это продумал раньше, — с улыбкой сказал он, — сейчас уже поздно думать.
— Прощайте, Ланговой, желаю вам…
Ланговой обнял Лену, у нее занялось дыхание.
Она не пошла провожать его и долго еще слышала его удаляющиеся шаги по комнатам.
В ночь под 29 июля Лена проснулась от странных лопающихся звуков. Ада в полосе лунного света, пробивавшегося из-за шторы, с испуганным лицом сидела на кровати, опершись на руки.
— Слышишь?.. Что это?.. — спросила она.
Частые лопающиеся звуки и еще похожие на то, как будто раздирают коленкор, доносились с пристани за садом. Такие же, более отдаленные звуки слышались где-то возле военного порта и дальше — в Гнилом углу, и в противоположной стороне — возможно, возле вокзала.
'Ланговой…' — подумала Лена.
Вдруг что-то оглушительно ударило в стекла, качнулись шторы, стекла зазвенели, и с потолка посыпалась штукатурка.
Ада, взвизгнув, в одной рубашке выбежала из комнаты.
Лена, вздрагивая от лопающихся звуков, повернула выключатель, надела ночной халатик и туфли на босу ногу, поправила волосы у зеркала и тоже вышла из спальни.
В одной из комнат, не обращенных к улице, сидел Таточка в мохнатом халате, застегнутом не на те пуговицы, в одной туфле. Он весь ушел в кресло своим полным телом. После каждого удара, потрясавшего дом, глаза Таточки вращались как оловянные. Лена только теперь обратила внимание на то, что Таточка начисто облысел.
Ада, в ночной рубашке, с босыми ногами, дрожала на диванчике.
Прислуга с тазиками и пузырьками бегала в спальню Софьи Михайловны и обратно; в комнатах пахло валерьянкой. Горничная принесла Аде капот Софьи Михайловны и туфли.
Изредка, грузно ступая, заходил старый Гиммер с небритым, обрюзгшим лицом, в надетом прямо на нижнюю сорочку пиджаке с поднятым воротником. Он проходил в спальню к жене, оттуда доносился его брюзжащий голос; потом снова проходил в свой кабинет: в кабинете надрывались телефонные звонки.
Лена молча, с широко открытыми глазами, или сидела на кресле в полутемном углу, или бродила по комнатам.
На пристани, за садом, раздавались теперь только одинокие выстрелы, но в Гнилом углу и возле вокзала стрельба ожесточилась.
Ближе к рассвету прекратились тяжелые, потрясавшие дом удары; смолкло в Гнилом углу, а возле вокзала стрельба участилась и усилилась, точно там собрались люди со всего города и дерут коленкор.
Таточка похрапывал в кресле; Ада спала, свернувшись на диванчике, — кто-то подложил ей под голову подушку и накрыл одеялом.
Лена вернулась в спальню; не снимая халата, легла под одеяло и долго лежала на спине, глядя в потолок, прислушиваясь ко все более ожесточавшейся стрельбе у вокзала. Лена слышала удаляющиеся шаги Лангового по комнатам, — у нее ныло под ложечкой. Незаметно она уснула.
Когда она проснулась, из-за штор пробивался дневной свет; у вокзала все еще ожесточенно драли коленкор. Рыжая Ада, выставив из-под одеяла горбатый нос, спала на своей кровати. Дверь в спальню была открыта, и из дальних комнат доносился оживленный голос Вениамина; старый Гиммер давился рыбьей костью.
Лена начала одеваться, но голоса направились сюда, и Лена снова юркнула под одеяло. Вошли Софья Михайловна, Вениамин и старый Гиммер.
— Напугались, бедные девочки?
Вениамин весело поглядывал то на Лену, то на проснувшуюся и ничего не понимавшую Аду.
— Света, света побольше!..
Вениамин быстро поднимал шторы. Лена увидела, что он в офицерской форме с погонами и аксельбантами, такой же чистенький и аккуратный, как всегда, только возле глаз — темные круги и в лице — воспаленность.
— Ого, до чего бесстрашный народ! — говорил он, глядя в окно. — Смотрите, сколько раскрепощенных граждан на улице!.. Они братаются с чешскими патрулями…
— Где Ланговой? — спросила Лена.
— Вот и попалась!..
Софья Михайловна, севшая на кровать к Аде и перебиравшая маленькой ручкой ее рыжие волосы, прищурившись, посмотрела на Леву.
Старый Гиммер тоже посмотрел на Лену с хитрой улыбкой.
— Жив твой мужественный Ланговой! — патетически воскликнул Вениамин. — Он осаждает штаб крепости… Там заперся та-ва-рищ Сурков со своим воинством, по у них, надо думать, скоро кончатся патроны, и твой мужественный Ланговой украсится лаврами и миртами!.. Так-то, красавица моя!..
Вениамин выделал пируэт по комнате, — куда девалась его обычная сдержанность!..
— Чертовски приятно сознавать, что кончилась вся эта белиберда и можно заняться настоящим делом, — сказал старый Гиммер.
— Но ты правду говоришь, Веня, что Дюде не угрожает никакая опасность? — спрашивала Софья Михайловна, выражая глазами и губами, что она сознает свою слабость, но слабость в ее положении извинительна.
— Я же тебе говорю, что он в закрытом помещении командует хорошенькими телефонистками и уже пьян…
— Все-таки уйдемте отсюда, ужасно неприятно, когда стреляют, — поеживаясь, сказала Софья Михайловна. — Да уйдите же, мужчины! Дайте девочкам одеться…
Вся семья завтракала, когда в передней послышались басистые, срывающиеся на визг рулады Дюдиного голоса.
— Штаб крепости пал! — закричал он во все горло, вбегая в столовую в сбившейся на затылок офицерской фуражке с кокардой. — Сурков захвачен в плен, с ним еще двести краснозадых… пардон, Леночка и Адочка!.. Сейчас их поведут, — все на балкон, если не хотите пропустить!..
Все бросили еду и бегом — даже старый Гиммер побежал — выкатились в гостиную. Дюдя распахнул дверь, сорвав замазку, — двери на балкон в этом сезоне еще не открывались.
Лена вышла на балкон вместе со всеми.
XXXII
На всем видном с балкона протяжении главной улицы стояли вдоль тротуаров две извивающиеся шпалеры чешских солдат с ружьями к ноге. Главная улица и вливающаяся в нее прямо перед домом Гиммеров улочка с пристани были щедро залиты солнцем и совершенно пустынны, только на тротуарах и за решетками сада Невельского, с шевелившейся листвой, толкалась чисто одетая публика.
