накормить, а потом расспрашивать.
И Алеша Маленький яростно вонзил вилку во что-то ржавое и розовое.
Водворилась изумленная тишина. Сидящий с краю потный командир в тулупчике, держа обеими руками сверток, глупо смотрел на Алешу. Остальные косились на Бредюка.
— А ты сыми сверток, дурак, и уступи табурет товарищу! — простуженно сказал Бредюк.
— Парень-то свой, видать, — неуверенно сказал кто-то из командиров.
— Ты, может, выпьешь с устатку? — просипел Бредюк.
— Нет, уж воздержусь, — Алеша подавил вздох сожаления. — Да… Так приехал я от большевицкого комитета для связи, — сказал он, усаживаясь на подставленную ему табуретку, вылавливая вилкой ускользающий грибок, — для связи, для помощи…
— Ага, все-таки думает, значица, о нас большевицкий комитет! — льстиво просипел Бредюк.
'Гусь, это гусь', — снова подумал Алеша Маленький.
— Как дела у вас?
— Дела, вашими молитвами, ничего… Вот думаем на Шкотово наступать, силы стягиваем… Урминские-то пришли? — спросил Бредюк одного из командиров.
— С полчаса как прибыли…
— Это из-под станции Урмино?.. — Алеша пристально посмотрел на синенькую миску возле Бредюка. — Это не они обстреляли поезд сегодня?
— Должно, они… А что, побеспокоили малость?
— Посунь-ка вон ту мисочку, — сказал Алеша. — Курочка, что ли? Видать, не голодаете… Железную дорогу вы, стало быть, оголяете?
— Приходится.
— Так… Дорожка для эшелонов открытая, — беззлобно констатировал Алеша. — И вы, стало быть, думаете Шкотово за собой удержать?
— Вот, значица, представитель большевицкого комитету уже поучит нас, как воевать, — с деланной покорностью сказал Бредюк и повел усами. — Спасибо большевицкому комитету! Да ведь нам, милость ваша, только бы в Шкотове оружьишка, одежонки разжиться, а там мы снова на линию пойдем…
'Гусь и сукин сын, — окончательно решил Алеша Маленький, обгладывая крылышко, — а на Шкотово идут, должно быть, по глупому плану ревкома…'
— С ревкомом связь есть у вас?
— Есть связь… Он хоть нам и не нужен, ревком, а связи как не быть!.. Вот и инструктор от ревкому к нам приехал. Познакомься, Христя!
Алеша так и пронзил глазками сидящего через стол, заискивающе улыбнувшегося ему молодого человека в тужурке с блестящими пуговицами.
'Хорош представитель ревкома, который ни разу не вмешался, когда они меня тут допрашивали! И пьян как стелька…'
— Давно ты из ревкома?
— Два дня. Приехал выборы на съезд проводить, — ответил инструктор, глядя на Алешу белыми и лживыми глазами навыкате.
— Какой съезд?
— В июне съезд областной созываем.
— Так… Об этом новшестве мы еще не слыхивали. Уже, стало быть, и съезд созываете? Что ж, самое время, — беззлобно согласился Алеша Маленький. — Подготовка, стало быть, солидная? Съезд в июне, а вы сейчас уже готовитесь?
— Как же… на завтра назначено собрание в селе.
— Очень интересно. Полевые работы, конечно, могут и подождать, раз такое важное дело! Придется сходить на это ваше собрание.
— Коли вы интересуетесь, я могу вас ознакомить со всеми матерьялами, они у меня на квартире, — лебезил инструктор. — Можно у меня и переночевать.
— Прекрасно… Очень прекрасно…
Алеша с ненавистью смотрел на узенький, прыщавый лоб инструктора. 'Поэт он, что ли?' — подумал Алеша: светло-русые, полные перхоти волосы инструктора были зачесаны назад и напущены на уши.
— А что, милость ваша, — начал Бредюк своим простуженным голосом, — не чувствуем мы, крестьянство и трудовое казачество, как мы все здесь сообща поднялись и геройски бьемся за свободу, чтобы рабочие в городах поднялись вместе с нами против золотопогонников. Не слыхать у нас, чтобы и в городе восстания были. Почему это? — спросил он и победительно зашевелил усами.
— Кто же это у вас такие слухи распространяет? — сказал Алеша, оторвавшись от еды и обводя взглядом всех сидящих за столом командиров. — Это — неправда. Рабочие ведут большую подготовку к восстанию, рабочие бьются и умирают везде и повседневно. Десятки и сотни добровольцев идут в партизанские отряды, об этом вы должны знать лучше меня. С железнодорожниками, я думаю, вы тоже связаны и знаете, что они помогают вам. Многие из наших лучших большевиков руководят отрядами. Стало быть, это неправда. Такой слух на руку золотопогонникам. Несознательным это надо разъяснить, а сознательно распускающих такой слух — к стенке ставить. Я не верю, чтобы крестьянство и трудовое казачество так думало…
— Вам, конечно, виднее, — с деланной покорностью сказал Бредюк, — а говорят в народе. Народ от Бредюка ничего не таит, потому они знают, что Бредюк завсегда с ими, а они с Бредюком. Об этом каждый подтвердит, — напыжившись, сказал Бредюк.
— Правильно!..
— Командир заслуженный…
— Еще на уссурийском вместях кровь проливали! — заволновались командиры.
— Я этого не отымаю, — улыбнулся Алеша. — Вместе боролись до сих пор и дальше вместе будем. Правильно, товарищ инструктор?
Инструктор заискивающе улыбнулся и осторожно посмотрел на Бредюка, и Алеша понял, что инструктор очень боится Бредюка.
— Ну, веди, показывай свои матерьялы, — презрительно сказал Алеша.
Теплая, полная весенних шорохов и копошений ночь раскинулась над селом, звуки гармони доносились издалека, парочки ворковали под плетнем. Высоко под звездами невидимые летели журавли… 'Курлы… Курлы…' — кричали они.
'Так вот с кем и из кого они думают строить свою крестьянскую республику!' — взволнованно думал Алеша, шагая рядом с инструктором по улице, заставленной возами и заваленной спящими у костров людьми.
III
Он проснулся от петушиного хрипа под самым оконцем, — проснулся в настроении довольно мрачноватом. В избе было, должно быть, сыро — подушка, перина, одеяло полны были тяжеловатой влажности, — все тело у Алеши разламывало: Алеша страдал от приобретенного на паровозе ревматизма.
Инструктор спал на полу, на соломе, накрывшись с головой одеялом, похрапывая. Солнце только что выглянуло расплавленным краем из-за поросшего пихтой отрога, надвинувшегося на самое село, — под отрогом, должно быть, над рекой, как розовые белила, лежали полосы тумана. Ослепительно сиял лемех во дворе, на полынях искрилась роса.
Алеша осторожно, чтобы не разбудить инструктора, стал натягивать сапоги. В соседнюю половину избы кто-то вошел со двора.
— Спит? — спросил мужской голос.
— Должно, спят еще, — ответил голос хозяйки.
Алеша в одном сапоге, другой держа в руке, быстро проковылял к двери и высунул свою заспанную в темно-русом ежике головку:
— Что надо?
Стоявший у выходных дверей крестьянин с валяной бородой уважительно, но с достоинством снял шапку, обнаружив на лбу под волосами круглую, желтоватую шишку величиной с только что вылупившегося цыпленка.
— Инструктор с ревкому тут стоит, так велел разбудить пораньше: седни с утра сход у нас…
— А сам он рано не привык вставать? — тоненько сказал Алеша. — А вы кто такой будете?
— Я — председатель местный.
— Эй, инструктор! — крикнул Алеша, оборачиваясь.
— Что?! Что?! — воскликнул тот, садясь и испуганно хватая рукой под подушкой.
— Стрелять пока некого, а вот как это ты сход назначаешь, а спишь, как барин? — сказал Алеша, чувствуя неудержимое желание пустить в него сапогом.
— Я сейчас…
Инструктор быстро стал одеваться.
— Пройди сюда, товарищ, — сказал Алеша председателю, — садись…
Председатель сел на скамью, положив руки на колени.
— Вот ты, стало быть, председатель, самый главный человек в селе, — начал Алеша, натягивая сапог, — а согласился сход созывать в будний день, когда самый разгар работы…
— Оно верно, — улыбнулся председатель, — да ведь оно у нас теперь все смешалось, и мы за этим не следим и праздников не соблюдаем. Боев нет — на поле идем, бои идут — в погреб залезаем да сидим… А вы, случаем, не тот товарищ, что, сказывают, из городу приехал?
— Он самый.
— От большевицкого комитету?
— Вот-вот…
— Я гляжу, что не тот, — со смущенной улыбкой сказал председатель. — Я думал, не тот ли приехал, с кем я в городу видался. Дивный человек! Когда у нас тут восстание зачалось, — еще и Бредюка не было, ни других каких командиров, одни мы мужики, — послали меня ходоком в город…
— А восстание с чего у вас началось? — перебил Алеша.
