кажется — вот-вот вся иссохшая фигура его развалится. Стук этот отзывается в сердце Яши болью. Жаль старика. За ним столько лет монастырской жизни, что становится страшно. Нет, Яша этого долго не выдержит! А ему советуют из Питера пока не спешить.
Вот он о том и раздумывал на берегу, пока не помешал этот бедный старый брат.
Яша верил тому, что ему писали. Терпеть. Ждать. Но доколе?
Перед началом урока закона божьего (ни в какой школе Яша не учился и предмета такого совсем не знал) Гермоген «прогоняет» строптивого постояльца по вчерашнему уроку законоведения. Этим предметом старый монах занимается с Яшей уже больше недели — тоже по требованию настоятеля. Из подрясника своего Гермоген достает засаленную книжечку «Общепонятное законоведение» и задает первый вопрос:
— Что такое закон и власть, скажи?
У Яши тотчас появляется на лице озорное выражение, и словно бы сам собою лихо приподнимается уже успевший отрасти русый хохолок на его голове. Заметив это, Гермоген начинает дергаться, кряхтеть, для него муки мученические занятия с Яшей, и он почти стонет:
— Беда с тобой, чистая беда, прости господи! Другим ученье впрок, а тебе все во вред!
Волнуется монах оттого, что Яшу бог весть куда заносит на уроках, и вместо того, чтобы отвечать как положено на вопросы, сам начинает их задавать. Вчера, например, вогнал в пот старика, спросив у него, знает ли он, что такое III отделение и каким целям в Российском государстве оно служит. Дело дошло до того, что, когда Яша сам стал отвечать на свой вопрос, Гермоген силой заткнул ему рот своей желтой ладонью и прохрипел, оглядываясь на дверь:
— Да тише ты, окаянный, про то не следует вслух говорить, понял? Ох, беда с тобой, и только, с ума сойдешь!..
Сейчас, ожидая от Яши новых «каверз», Гермоген беспокойно ерзает на скамье. Яша, сидя рядом на той же скамье, ощущает, как подрагивает тощее тело монаха. Опять нахлынет волна жалости к старику, и Яша в порыве истого благородства решает сегодня не донимать его особенно, а только слегка. И потому отвечает почти серьезно, как положено ученику:
— Закон… так… и власть… Это, спрашивается, что? Это — сила, да еще какая. От нее никуда не ден…
— По книге отвечай — не дурачься!
— А что в книге? То же самое…
Гермоген в раздражении берется объяснять все Яше по книге, но память у него давно ослабла, и он начинает читать со страницы нараспев, будто псалмы:
— «Всякая страна нужда-а-а-ается в порядке. Особенно же, — глаза у монаха влажнеют от напряжения, и он смахивает набегающие слезы резким встряхиванием головы, — особенно же, — повторяет старик с ударением, — необходим порядок для страны об-шир-ной, вроде нашей». — Тут Гермоген поднимает на Яшу свои большие страдальческие глаза. — Так или не так?
— Так, — кивает Яша. — Только дали бы мне самому, эту книжечку почитать.
— Не могу. Разрешение отца настоятеля требуется.
— Ну, скажите ему — я требую.
— Господи! — вырывается тяжкий вздох у монаха. — Нет в тебе уважения никакого! И как ты такой вырос? Аки трава сорная.
— Аки. Аки-паки, — бормочет Яша, уже настраиваясь на воинственный лад. — А дозвольте спросить, батюшка, отчего все церковные книги написаны не по-нашенски?;
— Не по-каковски? Бог с тобой, юноша! — в ужасе отмахивается обеими руками Гермоген. — Ты что? Как не по-нашему?
— А так. «Аки», «аще», «игде», «елико», «еже», «аз есмь», «дондеже» и прочие таковые слова, вроде там: «И — расточилися врази его». Какие же «врази»? Это, надо понимать, «враги»? Почему ж так попросту не сказать, чтоб народ понимал?
Яша уже завелся и не дает рта раскрыть Гермогену.
— Вот и спрашивается, зачем такого туману напускать? Для чего? Наверно, и сам отец-иеромонах господин настоятель не ответит, а то я бы у него спросил!..
Но старый монах успел взять себя в руки: подавил, не дал сатанинским чувствам возмущения и гнева обуять 1 его, ибо что за монах, не умеющий вытерпеть хулу? Для монаха все — чем хуже, тем лучше. И, смиренно > бормоча какие-то непонятные слова, Гермоген дает Яше выговориться до конца.
А Яша не прочь. Собеседников у него тут мало, с монастырской братией ему не дают общаться, с «трудниками» и «годовиками» тоже, а тянет, так тянет к человеческой близости и теплоте.
— Хотите, скажу я вам, уважаемый брат — отец мой, по-настоящему нашенское и каждой буквочкой понятное, это знаете что? — спрашивает Яша и начинает читать крепко полюбившиеся ему стихи Некрасова про «великое дело любви»; и, еще не дойдя до конца знаменитого четверостишия, Яша чувствует, как тощее тело старого монаха затряслось.
В келье уже полумгла, надвигаются сумерки. Яша зажигает спичкой на столе «монашку» — поставленный на медный пятак оплывший огарок свечи и при колеблющемся свете приглядывается к лицу монаха. Глаз не видно, одни темные впадины, щек тоже словно нет — под скулами два углубления, не видать и губ — старик вобрал их в рот и наглухо зажал, сидит молчит и только длинным своим носом подает признаки жизни, часто шмыгает; и странно Яше: что с Гермогеном? Становится не по себе.
— Это я вам стихи Некрасова читал, вы их, должно, не знаете. Хорошие стихи.
Старик задвигался наконец. Вытирает платком глаза, нос, зачем-то еще и шею, тяжко вздыхает и произносит тихо:
— Помер он, Некрасов, царствие ему небесное, уже и похороны в Питере были, до нашей братии дошло оттуда.
Яшу так резануло по сердцу, что рвущийся крик: «Как помер?» — застревает в горле. Некрасов дорог Яше, весть о смерти любимого поэта не укладывается в голове.
— И когда же это он помер-то? Давно ли?
— В сем месяце, сынок, в январе погребен на Новодевичьем кладбище. Питер знаю, бывал и на том кладбище. Старое дворянское место захоронения.
— Погодите про кладбище, — в волнении обрывает Яша. — Когда весть-то пришла?
— Вчера, сынок, с почтой…
— А панихиду служили?
Гермоген отрицательно мотает головой, и снова старческие слезы растекаются из глазных впадин в стороны. Панихиды не было. Не было и не будет.
Яша срывается с места. Он готов бежать к иеромонаху Афанасию просить о панихиде по Некрасову. Но Гермоген приказывает сидеть. Настоятеля тревожить в неурочное время не полагается, да и никакими просьбами докучать ему не следует.
— Давай-ка позанимаемся лучше, еще немножко пройдемся по закону и власти, а потом к закону божьему перейдем, а то скоро в колокол ударят.
И, не ожидая, пока ученик его успокоится, Гермоген тянется с книжкой своей к свече, подслеповато щурится мокрыми глазами:
— «На огромном пространстве, занима-а-а-емом Российскою империей и составляющем ея территорию… ея территорию… эм… проживает более ста миллионов людей. Все они… они… обра-зу-ют об-шир-ное общество, именуемое государством. Но у каждого свои дела, желания, цели, средства. Каждый живет и действует по-свое-му. Но если бы каждый делал, что и как хочет, ни с кем не сообразуясь, то создался бы хавос…»
— Там написано «хаос», — поправляет Яша наставника. — И потом я уже прочел сам то, что дальше на странице.
— А ты не забегай вперед, — выговаривает монах Яше. — «Где же предписаны для каждого общие правила поведения, указаны права и обязанности? В законах. Законы суть те правила, издаваемые высшей государственной властью, которые обязательны для всех без исключения, и законы эти все должны знать и соблюдать».
