всевозможных предметов. То есть все, что затвердевало в присутствии человека. Но специальные эксперименты уже показали, что более или менее заметные следы человеческой мысли можно обнаружить только там, где застывшая материя оказывалась в «фокусе» его сильнейшего сосредоточения. Это, прежде всего, были картины…
Теперь на время людей перестали занимать сами изображения на полотнах. Никто уже не замечал ни сюжета, ни идейной глубины изображаемой сцены. Взоры людей будто ушли в глубь красочного слоя и в тончайшем узоре молекул пигментов начали видеть и слышать развернутые во времени и в пространстве исторические события…
Теперь на экранах зала просмотров светились не сами картины. Они были далеко отсюда, в лабораториях физико-химического анализа, где неразрушающими методами «анатомировали» их, а все сведения о молекулярной структуре пигментов по каналам связи поступали в распоряжение вычислительных машин. Они «прочитывали» эти сведения, переводили их на «язык» человеческих ощущений — слуха и зрения и направляли их на экраны для визуалирования.
Ко всеобщему восторгу на экранах опять «ожили» исторические события. Теперь была полная воспроизводимость результатов каждого эксперимента. При многократных повторах действия, происходящие на экране, повторялись с поразительной точностью… Часто на них развивались события глобальных масштабов. Именно о них, видимо, помнили и размышляли живописцы, изображая радости и страдания, борьбу и веселье героев картин…
— Гесэр, поздравляю вас с успехом. Теперь можно сказать, что ваша служба дала новый метод восстановления истории. Но… мы считаем, что вы так же, как и мы, окончательно не решили проблему.
— Если можно, немного яснее, — насторожился Гесэр.
Красивое лицо Грегора исказилось в нервной усмешке.
— Субъективизм. Вот что сведет на нет ваши достижения. Субъективное понимание истории автором картины. Эта пилюля ничуть не слаще, чем наши неоднозначности.
— Но факты… Начитанный, образованный художник неплохо знал исторические факты. А его домыслы и плоды фантазии мы как-нибудь выделим и построим историю только на фактах.
— Начнем с того, что вы не всегда будете знать, что есть факт, а что домыслы в его знаниях. Во- вторых, факты тоже могут быть, так сказать, субъективными. Они теряют свою объективность, когда слишком далеко отстоят во времени от излагающего их человека.
— Мы будем синтезировать информацию от всех картин. Подобный перекрестный анализ сильно снизит степень субъективизма факта. Кстати, синтез в новом методе будет намного эффективней, чем в методе вычислений.
— Не знаю, не знаю, — высокомерно покачал головой Грегор. Он явно не хотел «опускаться» до дискуссии.
— Что вы хотите от меня сейчас? — сухо спросил Гесэр.
— От вас лично ничего. Работайте, вам, может, удастся преодолеть или обойти этот субъективизм. Сейчас я, собственно, пригласил вас сюда, чтобы сообщить: вам надо на три-четыре недели передать все картины группе ПТС. Там отлажена новая программа для прокручивания нового типа субуравнений.
— Как, сейчас? В самый разгар работы? Это невозможно.
Грегор металлическим голосом спокойно сказал:
— В течение последних месяцев мы не трогали картин, чтобы не мешать вам. По Программе другие группы тоже должны прорабатывать свои варианты. Для этого нам сейчас нужны картины.
— Грегор, ведь в вашем распоряжении, в памяти машин, электронные копии всех картин. Да еще с восстановленной первоначальной гаммой цветов. Мы-то никак не можем обойтись без оригиналов.
Грегор как будто пропустил мимо ушей последнюю фразу.
— Нам сейчас картины нужны именно в том виде, в каком они дошли до нас… А вашей службе я, как научный руководитель Центра, рекомендую немного поработать над вашими методиками анализа и средствами расшифровки. Вы же знаете: мы обычно рвемся вперед очертя голову, а тылы в это время остаются необеспеченными. Поэтому часто спотыкаемся сразу же после первых успехов…
Гесэр не знал что сказать. Он чувствовал что-то недоброе во всем этом.
— Нельзя ли немного отложить передачу картин, скажем, недели на две? Мы бы закончили предварительный цикл… Или, может, оставите нам часть картин?
— Нет. Вы должны передать все двадцать пять картин не позже завтрашнего дня.
«Ладно, не буду лезть на рожон из-за каких-то четырех недель. Тем более нам действительно надо кое-что переделать в системе записи топограмм. Да и кибернетикам нашим не мешало бы немного еще оптимизировать программу расшифровки четырехмерных конфигураций…»
Центр оцепенел от жуткого известия. Все двадцать пять картин, чудом сохранившиеся шедевры древнего искусства, картины, выполнявшие невиданной важности миссию в восстановлении истории человечества, погибли. Погибли до единой. От них не осталось и следа. Полотна были испепелены до последнего кусочка во время очередного эксперимента над ними, когда трагическая ошибка привела к внезапному всплеску потока инфракрасного излучения, в поле которого они находились. Скоро о трагедии стало известно и за стенами Центра. Весь мир словно опустил голову перед горем.
Центр парализовало. Там прекратилась всякая деятельность.
— Грег, я ухожу. Насовсем. Я только теперь начала понимать, что нас почти ничто не связывает. Грегор продолжал молча смотреть на нее.
— Ну скажи хоть что-нибудь! Неужели твой скрытый ум никогда не дрогнет? Это невыносимо. Неужели ты не откроешься даже сейчас?
— Тамила, если ты всерьез решила уйти, то словами я ничего не изменю. Мне непонятно одно — откуда эта неприязнь ко мне? У кого угодно, только у тебя ее не должно было быть. Я же все делаю для благополучия…
— Знаю, ради этого благополучия ты пускаешь в ход все свое умение разбираться в психологии людей. Только не думай, что все вокруг дураки и ничего не понимают в твоих делах. Все прекрасно видно со стороны, но ты неуловим, как призрак. Извини меня, но ты слишком хитер. Я не знаю, может быть, все это ты делаешь неосознанно. Но мне от этого не легче!..
Грегор оставался внешне спокойным.
— Что тебя раздражает во мне?
— В последнее время твое равнодушие к гибели картин!
— А что изменится, если я начну убиваться, как все?
— Мне все время кажется, что ты их уничтожил. Уничтожил потому, что они не прославляют, а показывают беспомощность метода вычислений — твоего метода. Мало того, они начали давать прекрасные результаты по методу твоего соперника.
— Тамила, о чем ты говоришь, остановись!
— Во всяком случае, если бы они оставались полезными только тебе, они бы не погибли. Ты бы пресек даже малейшую случайность. Ты такой. Все знаешь за десять ходов вперед. А когда теряешь интерес к чему-нибудь, то пропади все пропадом. Люди могут хоть что-нибудь получать от тебя только в одном случае, если их цели совпадают с твоими тайными интересами, разумеется, с большей выгодой для тебя.
— Тамила, вся эта избитая философия меня не интересует… Ты что, обвиняешь меня в гибели картин?
— Да. Я единственный человек, кто может сказать тебе об этом открыто, хотя многие, кто тебя хорошо знает, тоже в глубине души думают так же. После ваших недавних экспериментов ты потерял интерес к картинам. Я тогда почувствовала, что ты бы начал дышать спокойнее, если бы они вдруг исчезли, — проговорила она с болью в голосе.
— Тамила, сейчас ведется расследование. Скоро установят виновных. Тебе тогда будет стыдно за эти слова.
