что-то в этом роде, которая связана по своей структуре с физико-химическим состоянием вещества мозга. Дальше, что бы я ни сказал, вряд ли буду оригинальным. Маловероятно, что я придумаю что-нибудь новое об этой невидимке…
— Я тоже так думаю, — не удержавшись, вставил Гесэр.
— Но какую бы необычную природу ни имело это поле, должно же оно оказывать хоть какое-нибудь воздействие или оставить свой след на чем-то материальном. Ну, хорошо, мы до сих пор не обнаруживаем этого воздействия даже самыми чувствительными элементами наших наичувствительнейших приборов. Но это же не означает, что нет воздействия, скорее всего, нет достаточно чувствительных приборов. А может, и не будет в ближайшее время…
Гесэр вдруг понял, что биолог только теперь подошел вплотную к цели своего визита. «Нет, все-таки я не ошибся».
— Я думаю, это поле не скоро даст себя знать на экранах или на шкалах наших приборов, но оно все-таки оставляет где-то свой след. В чем-то более тонком и чувствительном, чем наши приборы… Нам надо найти этот след и попытаться прочесть его… Я, кажется, знаю, где надо искать его и пришел поделиться своими соображениями насчет того, как можно использовать этот след в вашем деле…
Сурхан не ушел из Центра через двадцать минут, как об этом за все время разговора напоминал экран монитора. На третий час пребывания в кабинете руководителя службы цветоанализа, по настоянию последнего, он написал заявление с просьбой принять его на работу в Центр…
Группа цветоанализа начала новый цикл исследований за рамками Программы. Объектом исследований были те же картины. Ни сюжет, ни психологический заряд, ни загадочная игра композиции и не другие «внешние» качества полотен притягивали теперь к себе исследователей. Их приковала к себе сама краска. Но не цветом, нет, она интересовала их как вещество. Тонкий слой вещества, бывший некогда мягким, податливым, потом затвердевший за несколько часов на многие века…
— Я наслышана, что вы очень заняты. Но все же решила прийти. Мне надо поговорить с вами.
Гесэр удивленно поднялся навстречу.
— Ничего, Тамила, я рад видеть вас.
«У него очень усталый вид, — про себя отметила Тамила, — но от этого он стал интереснее».
— Гесэр, я могу надеяться, что Грегор не узнает о моем приходе сюда?
Гесэр продолжал молча смотреть на нее. Ни глаза, ни один мускул лица не выдали его реакции на вопрос.
— Он у меня немного ревнивый. А сейчас… сейчас ему трудно оставаться объективным, правильно понять мой шаг.
Гесэр понимающе кивнул.
«Надо по крайней мере внести хоть какую-то ясность в неразбериху между ними», — подумала она.
— Гесэр, почему в последнее время вы причиняете моему Грегору одни неприятности? — сказала мягко Тамила, но «моему» прозвучало более эгоистично, чем ей хотелось бы.
Гесэр улыбнулся:
— Это он вам сказал?
— Нет, что вы, он разве способен на такое, — она испугалась, что дала повод для такого толкования своего визита — Я в курсе дел Центра.
— Теперь все в курсе дел Центра, — с той же улыбкой ответил он.
Тамиле вдруг стало страшно неловко перед этим усталым, но невозмутимо спокойным человеком за свои тревоги.
— Не так я говорю, Гесэр, — она вдруг решила полностью положиться на него, быть до конца откровенной. — Почему вы не хотите быть с ним? Мне кажется, вы сделали бы вместе много.
Улыбка исчезла с лица Гесэра. Но глаза оставались мягкими.
— У нас с Грегором разные точки зрения на общее дело. Я не верю в вычисления в таких делах.
— Гесэр, вы всегда отличались объективностью. Вы же не будете отрицать все, что достигнуто на сегодняшний день… Ведь сколько мы уже знаем благодаря вычислительному методу. Быт, обычаи, обрывки древних мировоззрений… До сих пор не могу забыть, как на наших глазах оживляли того старика, раввина. Помните, как он медленно поднялся, опираясь на свой посох. Провел всю ночь, передвигаясь из комнаты в комнату со свечкой в дрожащей руке, то поправляя спавшие одеяла на спящих, смертельно уставших за день озорных внуках, то подолгу шепча пожелания счастливого и благополучного будущего им?
Помните его проповедь в следующий день? Как он страстно говорил о любви к ближнему от имени какого-то бога и его предка? Как он еще через год, уже почти незрячий, поплелся по каменным улицам к жестокому рыцарю в стальных доспехах, осаждавшему город долгие месяцы, молил его о пощаде к обессилевшим защитникам города, обреченным на истребление?
Ведь все это уже можно считать достоверным. Все это точь-в-точь повторилось и при десятикратных прогонах ПТС на машинах. Добились же кибернетики, что разночтения картин начинаются спустя только десяти- пятнадцатилетний период с момента, зафиксированного на полотне. Почему вы не допускаете, что через год они добьются того, что однозначные решения будут получаться и на сто лет вперед и на сто лет назад?
— Не получатся, Тамила, — возразил Гесэр. — При попытке получить воспроизводимые решения на каждое следующее десятилетие трудности будут возрастать со степенью, прямо связанной с количеством людей на планете, то есть на Земле. А история тянется на десятки лет, число же людей на Земле — сотни миллионов… Это принципиальная трудность. Чисто вычислительными методами ее не преодолеть… Тамила, вы во власти эмоций. Вас поразила картина. А старик… Вы не видели его действия в других экспериментах, на более продолжительные периоды. Он бы вас сильно разочаровал. Я не знаю, что было в действительности с ним там, в далеком прошлом, но меняющиеся от эксперимента к эксперименту неожиданные сюрпризы в его поведении — есть фокусы вычислительного метода.
— Но вы же работаете в Центре, где именно вычислениями и занимаются. Вы должны…
— До сих пор я делал все, что требовалось от меня, — перебил ее Гесэр. — Мало того, пытался предупредить вашего мужа о будущих неудачах.
— Но сейчас… Сейчас вы критикуете Программу открыто и, еще хуже, официально. Грегору и так трудно. Мне кажется, он особенно больно воспринимает вашу критику.
— Тамила, я не могу молчать, когда так упираются во что-то одно. Это особенно вредно, когда упирающийся обладает властью… Ведь большинство вокруг уже давным-давно понимают, чего стоит Программа. Извините за откровенность.
— Но если вы знаете, что надо делать, почему не делитесь с ним? — не совсем дружелюбно спросила Тамила.
— Почему?.. До сих пор он меня и слушать не хотел. Но я не в обиде. Пусть придет, я с ним всем поделюсь.
— Он же научный руководитель Центра. Логичнее, если бы вы пришли к нему с вашими предложениями, — почти взмолилась она.
Глаза Гесэра вдруг сверкнули. Он поднялся.
— Тамила, я, в конце концов, обыкновенный человек. Не требуйте от меня большего, чем я могу. В свое время он шутя отнял у меня самое дорогое… Здесь, в Центре, я думал, что работа поможет скорее затянуться ране… Но и тут он оказался на моем пути. Не задумываясь, в корне подкосил многие мои начинания. Вы хотите, чтобы я же…
— Он не отнимал… Я сама полюбила его.
— Неправда! Он просто затмил ваш ум, глаза эффектным своим поведением. Предприимчивостью! Он не дал тогда нашей дружбе развиваться до более глубоких чувств! — Гесэр впервые открывался перед ней: — Да, конечно, он как будто не сделал ничего нечестного, но тем не менее именно он виноват в том, что вы поддались и пошли на поводу такого неглубокого чувства к нему. Такие люди куют железо пока горячо. Они не дают возможности своей жертве осмотреться, осмыслить происходящее вокруг…
— Как вы можете, Гесэр! — почти крикнула Тамила, какое у вас право говорить так плохо о нем!
