Она не видела ничего подобного. Как и все вокруг, она привыкла восторгаться видами сохранившейся местами дикой природы, но чаще фантазией человеческой мысли, вложенной в технические решения, изяществом математических приемов… А тут… мудрый взгляд гипнотизировал зрителя…
Картина была глубоко скорбной… Одинокий мудрец в роскошном одеянии старины казался маленьким, беззащитным и совсем забытым людьми подле своих толстых фолиантов, лежащих в беспорядке на темном бархате стола рядом с ним. Отяжелевшее под грузом прожитых лет дряхлое тело уже не имеет ничего общего с этим миром. С ним его соединяют только глаза — глаза, через которые блеск разума прокладывает мост между любыми мирами. Вокруг господствуют тяжелые тени. Только свет неизвестного источника откуда-то справа вырывает из тьмы бесконечно грустное лицо и немощные руки, опирающиеся на посох.
«Вот что мы, оказывается, потеряли когда-то. В этих глазах все, что пережило человечество. Когда-то люди, наверное, умели читать мысли этого старика…»
— Старик заворожил тебя? — сказал тихо Грегор, севший справа от нее. — Мы-то уже привыкли. Вначале мы тоже…
— Кто это рисовал? Вы хоть это знаете? — перебила его Тамила.
— Некий Рембрандт. Тысяча шестьсот сорок второй год. На обороте холста оригинала кто-то нацарапал: «Старый раввин». Мы думаем, что это портрет служителя одной из религий, существовавшей на Земле…
Тамила сидела застыв.
— На этого старика мы возлагаем большие надежды. Художник, видимо, был образованнейший человек, чувствуется, вложил в портрет всю свою мудрость. Наши оптимисты считают, что в картине заключена вся история Земли.
— А ты? Ты уже так не считаешь? — в заметной тревоге повернулась она к нему.
— Мы все еще вязнем в этих… неоднозначностях, — Грегор настороженно посмотрел на жену. — К сегодняшнему дню я ожидал большего сдвига… Ну а насчет информативности картины, я, конечно, разделяю их мнение. Только когда и с какой точностью нам удастся получить эту информацию?..
Неприятности обрушились на Центр сразу при первых же попытках воспроизвести повторно операцию «оживления» сюжета одних и тех же полотен…
Записанные в памяти машин трехмерные цветотопологические образцы картин были выведены на экраны просмотрового зала. Они поразили всех. В них было столько смысла, пищи для фантазии, многозначительных намеков, подробностей быта далеких предков, что, казалось, без всякой машинной обработки достаточно понаблюдать за ними и, умозрительно проанализировав сюжеты, можно будет сесть и начать писать историю человечества до «уничтожения». Но все понимали, что это кажущееся впечатление,, Машины, запрограммированные на составление начальных и граничных условий для ПТС, стали переводить на специальный язык все, что было запечатлено на картинах.
Как раз тогда служба цветоанализа выступила с официальным заявлением. Это напомнило всем событие трехмесячной давности. Тогда по просьбе руководителя этой службы коллегиально было рассмотрено его предложение о необходимости проведения специальных исследований возможной эволюции законов передачи настроения и чувства через цвета. Предложение было отклонено со ссылкой на общие соображения о «незначительности» такой эволюции и на отсутствие достаточного материала для проведения подобных исследований.
Сейчас служба цветоанализа, видимо, еще больше утвердившаяся во мнении обязательности учета этого фактора при вводе исходной информации в ПТС, официальным заявлением снимала с себя ответственность за ошибки, могущие последовать из-за игнорирования изменения «цветового фактора» во времени.
К этому времени началась кропотливая работа по отладке труднейших программ, составленных для решения субуравнений. Предостережения службы цветоанализа отошли на задний план. О них скоро совсем забыли. Центр уже готовился приступить к решению первых ПТС и визуалированию этих решений на экране в виде исторических сюжетов, развивающихся во времени.
Неописуемый подъем и предвкушение близкого успеха царили в первые дни, когда машины, наконец, начали управлять изображениями на экранах круглого зала…
— Теперь посмотри на ту картину, — Грегор указал влево, — сегодня эксперименты будут продолжены на ней. — Тамила молча повернулась туда и вздрогнула от ощущения реальной близости какой-то примитивной и жестокой трагедии.
Волевой, могучего сложения человек полулежал, опершись о локоть, на роскошном ковре, брошенном на высокий помост, сложенный из аккуратных рядов толстых бревен. Кладка их не оставляла сомнений насчет страшного костра, который скоро должен был вспыхнуть здесь. Вокруг шли спешные приготовления. У подножия помоста воины хладнокровно закалывают и бросают к ногам лежащего женщин, одну прекрасней другой — видимо, его наложниц или жен. Везде рассыпаны и лежат в беспорядке золото, серебро, бархат…
Возлежавший, с резкими чертами лица, с темной бородой, был изображен целиком ушедшим в себя, он будто и не замечал ничего из того, что творилось вокруг, хотя было видно, что достаточно одного движения его властной руки, чтобы остановить бойню… Под натиском злой судьбы он оставлял этот мир… Но не хотел оставлять в нем ничего из того, что служило ему при жизни…
По команде Грегора запустили вычислительную систему, запрограммированную на решение субуравнений с исходными данными, извлеченными из картины. По залу объявили, что эксперименты начнутся для положительного направления времени, то есть сюжет будет управляться в сторону его развития от момента зафиксированной на ней ситуации…
Бронзовотелый раб, с алым платком на голове, со всей силы начал тянуть к помосту великолепного арабского скакуна белой масти в богатом убранстве. Играющие коричневые мускулы парня блестели от пота. Вскоре их сила начала одолевать упорство скакуна с точеными ногами. Как только удалось подтянуть коня к ложу, где все так же отрешенно возлежал бородатый царь, раб сильным ударом вонзил клинок в широкую грудь скакуна и ловким движением привязал узду к одному из мощных бревен помоста. Тут на раба набросился бородатый воин, повалил его и, связав по рукам, привязал к передним ногам трепещущего от смертельного удара скакуна… Со всех сторон продолжали приводить обезумевших от ужаса молодых женщин в клочьях роскошных одеяний и бросали их к ногам царя, либо заколов, либо связав по ногам и по рукам. На ковер и к подножию помоста продолжали падать невиданные драгоценности.
Царь безучастно наблюдал за бойней. Только изредка чуточку приподнимался, давая какие-то распоряжения воинам. Тут же у его ног оказывалась новая жертва, истекающая кровью, либо какая-нибудь новая вещь. Весь помост и его подножие оказались заваленными драгоценностями и корчащимися телами. Вдруг царь сделал рукой какой-то знак и испустил страдальческий вопль. Тут же на помост полетели десятки факелов. В мгновение все загорелось. Скоро пламя и густой дым скрыли величественную фигуру, принявшую опять отрешенную позу, и десятки жертв, лежащих у его ног…
Вдруг костер, охвативший всю картину, начал уменьшаться в размере, превратившись в пламя спички. Рама картины вмещала теперь огромный город, раскинувшийся на берегу реки. Он был в осаде. Сейчас осаждавшие, прорвав обессилевшую оборону, врывались в город. По прямым улицам неслись колесницы, сея огонь и смерть.
— Кто же сегодня завоевывает город?… Кажется, эти… как их… египтяне, — недовольно пробурчал Грегор, — они уже не первый раз встречаются в экспериментах.
Тамила с ужасом смотрела на кровавую резню. Перед ее глазами разыгрывались жуткие сцены. Захватчики спешили в центр города, во дворец, где на костре среди своих несметных богатств живьем сгорал бородатый царь.
— Где это происходит, Грегор? — тихо спросила она.
— По предварительным сведениям, это древний город Ниневия, в местности, называемой Мессопотамией, на Земле. Шестисотые годы до новой эры.
— Чем ты недоволен? Тут же все выглядит достоверно.
— Увы, Тамила. Но нас теперь этим не купишь. На вчерашнем сеансе город брали восставшие люди
