коляски и оттуда поразить Штута в самое сердце легко мог и Мамут.
– Но месье Бержере был убит, когда он сидел в кресле, и его можно было поразить кинжалом, только склонившись над ним. Мамут для этого слишком мал! – возразил Ошкорн.
– Возможно, эти два преступления никак не связаны!
– И потом, – продолжил свою мысль Ошкорн, – если уж Мамут и решил бы кого-то убить, то он убил бы Паля, звезду, цирковое светило, объект его зависти и ненависти!
– Твои доводы можно было бы отнести к Джулиано, но никак не к Мамуту. Мамут не мог даже помышлять о том, чтобы занять место Паля, но вполне мог надеяться заменить Штута. Впрочем, посмотри, что произошло после убийства. Вместо двух знаменитых клоунов на манеж вышли Джулиано и Мамут. Джулиано, естественно, в роли клоуна, Мамут – «огюста». Выходит, преступник Мамут? Все возможно, все правдоподобно. Не следует также забывать, что он влюблен в Престу, а Преста наверняка замешана в деле…
– Мамут ревновал к Штуту? Ревновал не как к артисту, а как к мужчине? Но тогда нужно было бы предположить, что Преста была любовницей Штута? Нет, это немыслимо, мы уже знаем. Этот сплетник Джулиано нам все доложил.
– Мало ли кто и что сказал, это не исключает и моей версии. Ну а четвертый – Рудольф.
– Рудольф – это тот чех, что ухаживает за лошадью Престы? – уточнил Ошкорн. – Почему он? Почему из всех конюхов ты взял именно его?
– Потому что Рудольф тоже влюблен в Престу.
– Весьма туманный мотив, и его трудно связать с преступлением, по крайней мере сейчас.
– И еще один влюбленный в Престу: Жан де Латест.
– Неужели ты всерьез думаешь, что он влюблен в Престу?
– Да это просто бросается в глаза!
– Влюблен? Жан де Латест? Что ж, возможно… Впрочем, у него могла быть и другая причина для ревности – тщеславие. Теперь Штут мертв, и у него немало шансов получить пост директора.
– После смерти Бержере он этого поста не занял.
– Нет, конечно, потому что дорогу ему перебежал Штут. Но теперь Штут мертв… Представь, что наверняка сейчас произойдет: мадам Лора потеряет к цирку всякий интерес и, отойдя от дел, пойдет по простейшему пути – поставит во главе заведения того, кто уже хорошо знает все дела цирка.
– Возможно, ты прав, но есть нечто, свидетельствующее в деле об убийстве в его пользу: он калека. Он не владеет левой рукой.
Ошкорн округлил глаза и насмешливо посмотрел на Патона.
– Да, он так это представляет…
– По правде сказать, для того, чтобы убить Бержере, он вполне мог обойтись и одной правой. Достаточно было упереться грудью в спинку кресла, чтобы оно не повернулось и не помешало нанести удар. У него не было надобности удерживать кресло рукой. Вспомни, ты ведь сам обнаружил на спинке кресла вмятинку, оставленную, возможно, пуговицей, пуговицей с пиджака. А Штут вообще обычно сидел на стуле, так что все было еще проще, тут левая рука и не требовалась, ведь можно было не опасаться, что стул повернется. Удар он наносил правой рукой. И, судя по результату, глаз у него верный.
– Допустим. Но как он мог одной рукой переложить Штута в коляску?
– Он мог убить его уже в коляске. И потом, как ты сам сейчас изволил заметить, ведь лишь сам Жан де Латест утверждает, что не владеет левой рукой, но так ли это на самом деле?
– Но мы категорически не можем предъявить ему обвинение, а раз так – нам будет трудно заставить его пройти медицинскую экспертизу, чтобы узнать это. И все же из всех, кого ты включил в список подозреваемых, он – самый серьезный. Тем более что в то самое время, когда было совершено преступление, он находился возле уборной Штута и вначале отрицал это.
– Но у меня есть еще один серьезный кандидат, – продолжал Патон. – Журналист.
– Жан Рейналь?
– Да, Жан Рейналь. Я побывал у него. Ему не удалось представить мне убедительные доказательства, что в тот вечер, когда убили Бержере, он не был в Цирке-Модерн.
– Но… ему-то чего ради убивать?
– Вот это совершенно непонятно. И именно это меня больше всего занимает. Я не верю в убийство без мотивации. Я хотел бы узнать, почему Жан Рейналь мог бы убить этих двух человек. Чтобы обокрасть их? Маловероятно. Чем больше я думаю, тем больше прихожу к выводу, что обе кражи были инсценированы для отвода глаз. Значит, дело здесь в чем-то другом.
Патон не спеша закрыл свой блокнот, потом с иронией взглянул на напарника.
– И вот моя последняя клиентка, единственная, показания которой я не смог проверить по-настоящему. Та, кто, похоже, лжет больше всех… – заключил он.
Ошкорн медленно поднял веки.
– …та, кому надо скрывать больше всех. Наша красавица Преста! – заключил Патон.
– Вот как?
– Да, вот так! Она красивая девушка и, естественно, согласно твоим понятиям, не может совершить преступление. К несчастью для нее, я не так благосклонно настроен по отношению к ней, как ты.
– По-твоему, она могла бы совершить преступление?
