– Я не могу не пойти, ты же прекрасно это знаешь! Пусти меня, Преста!
Неожиданно дверь распахнулась. Однако человек, что подслушивал под дверью, успел отскочить в сторону, в угол коридора. Он подождал, когда Паль спустится, потом подошел к двери. В зеркале он увидел отражение молодой женщины, она лежала на диване, обхватив голову руками, и тело ее сотрясалось от рыданий.
Он тихонько прикрыл дверь. Потом спустился и стал ждать неподалеку от дома. Наконец появилась Преста. Она перешла улицу Шанталь и нырнула в метро. Он вошел в тот же вагон. Преста сидела неподалеку от него, но, казалось, его не видела. Она была погружена в глубокое раздумье. Лицо ее было уже спокойно, но глаза блестели больше, чем обычно.
Он подошел к ней и поздоровался. Она вздрогнула, едва слышно ответила на его приветствие, потом отвернулась и, глядя в оконное стекло, не спускала с него глаз.
Когда поезд подошел к станции «Эколь Милитер», он встал одновременно с нею, но дождался, чтобы она вышла первой. Он шел метрах в тридцати за ней, и она ни разу не оглянулась. Когда показался Цирк- Модерн, он ускорил шаг, и в цирк они вошли почти одновременно.
и вот инспектор Ошкорн снова присутствовал на представлении в Цирке-Модерн, но теперь он стоял в проходе у выхода на манеж. Он любовался Престой, в этот вечер еще более отважной, более вызывающей, чем когда-либо. Она пустила лошадь в галоп и гарцевала на ней, полузакрыв глаза, обнажив под ярко накрашенными губами белоснежные зубы.
Позади группы Луаяля стоял и совершенно завороженным взглядом следил за трюками наездницы Людовико.
Неподалеку от Ошкорна, прислонясь к перегородке, невидящими глазами смотрел в зал Паль.
Когда Преста закончила свой номер, Ошкорн подошел к ней:
– Вы не должны были допустить, чтобы он пришел сюда, – кивнул он на Паля. – Это слишком больно для него.
– Я не смогла его удержать!
Потом вдруг она с обеспокоенным видом спросила:
– А почему вы говорите это мне? Почему именно я должна была удержать его?
– Я знаю, что вы хорошо к нему относитесь. Или я ошибаюсь?
Она неопределенно передернула плечиками и убежала в свою уборную.
Теперь наступил черед Джулиано и Мамута.
Подойдя ближе к манежу, Паль жадно следил за их игрой. Номер был всего лишь повторением того, что исполняли в прошлом году он и Штут, и Ошкорн слышал, как он тихо бормотал все реплики Джулиано. Временами у него громко стучали зубы. Ошкорн взял его за руку и попытался увести. Но Паль уперся, по- прежнему не спуская глаз с Джулиано, который выступал в костюме, расшитом золотыми солнцами.
– Почему вы не хотите снова выйти на манеж? – спросил Ошкорн.
Паль, казалось, очнулся и внимательно взглянул на своего собеседника. Казалось, он наконец узнал его. Неожиданно успокоившись, он сделал уклончивый жест и отошел в сторону. Ошкорн последовал за ним.
– Почему вы не хотите выйти на манеж?
– Я не могу играть без Штута! Неужели вы не понимаете? Никто не может понять этого! – ответил Паль с неожиданным гневом. – Вы все вьетесь вокруг меня, словно надоедливые мухи. Вы все терзаете меня, спрашиваете.
почему я больше не играю! Я не могу больше играть, понимаете? Я не могу больше играть без Штута!
Между ними стала Преста. Она выскочила из своей уборной, набросив на трико великолепную испанскую шаль. Нежно взяв Паля за руку, она увела его.
20
– Похоже, сегодня обещает быть славный денек! – вздохнул Ошкорн, садясь напротив Патона.
Через настежь открытые окна доносились шумы улицы. Большой жирный воробей, скорее похожий на галку, – он прилетал каждое утро – уселся на подоконнике. Ошкорн встал, подошел к окну, вывернул карман своей куртки и высыпал на цинковый слив крошки, которые он обычно собирал за завтраком.
– Славный обещает быть денек! В такую погоду только гулять! – снова вздохнул он.
Но перед ним сидел торжественно важный Патон со своим грозным блокнотом.
– Мы готовы? – спросил Патон.
– Ладно, давай! – уступая, ответил Ошкорн. Несколько утрируя, он мысленно оценил метод Патона, который тот применял в их совместной работе. Это стало уже ритуалом: три или четыре дня беглого расследования, пометки в блокноте, прощупывание. Потом, собрав воедино предварительные материалы, Патон приступал к осмыслению дела и пытался завершить его. В спорах, которые при обсуждении неизменно возникали у него с Ошкорном, Патон обычно исключал немалое количество деталей и немалое число людей. Когда оставалось пять или шесть подозреваемых, пять или шесть нитей, полицейские делили пополам и то и другое. До этой минуты они почти все делали вместе, теперь же каждый начинал работать самостоятельно, и тут начиналась борьба – кто первым придет к финишу.
Метод неплохой, потому что он не раз приводил их к успеху. Только вот напрасно он стал методом, потому что Ошкорн любил импровизацию.
А тут еще такое прекрасное утро, что нелепостью казалось разговаривать о преступлении, о крови, о смерти!
