—Сказал, еще придет. Хочет поговорить с вами. Думаем, говорит, написать о вас в газете, о том, что вы усыновили детей, воспитываете их...
—Да мы ли одни делаем это? — удивился кузнец.— О чем тут писать? Лучше бы написали, какие мытарства перенесли дети. Пусть знают люди по всей земле о муках, что принес нам Гитлер.
—Ну, ладно! Нечего волноваться! Как захотят, так и сделают. Может, и ничего не напишут,— успокаивала мужа Мехриниса и позвала его ужинать вместе с Лесей и Остапом.
Кадырходжа нервничал. Он вставал, ходил по кабинету, пытаясь собраться с мыслями. Неприятности, казалось, обступили его со всех сторон, и нет сил от них избавиться. Он взял из пепельницы потухшую папиросу, сунул в зубы и чиркнул зажигалкой. Зажигалка не работала — видимо, кончился бензин.
Кадырходжа повернулся к телефону; набирая номер, он машинально крутил колесико зажигалки, все крепче сжимая зубами папиросу. Номер не отвечал. Кадырходжа раздраженно швырнул зажигалку на стол и зашагал по кабинету.
—Правильно вчера сказал Махкам-ака, с таким углем какая может быть производительность! Только дым и чад.
Кадырходжа вспомнил возмущенного кузнеца: угрюмый, по глубоким морщинам на лбу бежит пот, руки в копоти... Махкам-ака раздувал мехи, а уголь не разгорался, черный дым валил все сильнее, заполняя кузницу...
Кадырходжа вышел в приемную, где секретарша печатала на машинке.
—Муяссар, доченька...
Впрочем, тут Кадырходжа понял, что фразу можно и не продолжать: у молодой некурящей женщины не может быть ни спичек, ни зажигалки. Махнув рукой, он направился в плановый отдел, молча прикурил от козьей ножки Ивана Ивановича и поспешно, точно боясь вопросов, ушел.
Посмотрев вслед директору, Иван Иванович переглянулся с сослуживцами: чем-то, видно, обеспокоен Кадырходжа.
В кабинете с зажигалкой в руке стояла Муяссар:
—У бухгалтера иногда бывает бензин. Я схожу.
Муяссар догадалась, что Кадырходжа ее не слышит, углубившись в свои мысли, и выскользнула в открытую дверь.
В это время зазвонил телефон. Кадырходжа поднял трубку:
—Слушаю. Здравствуйте! На вокзале? Извините, я не понял — именно на вокзале?.. Буду... Да, да... Спасибо.
В недоумении директор пожал плечами: «Почему заседание бюро будет на вокзале? Если речь пойдет о работе железной дороги, то при чем тут мы? И в девять. Главное, что в девять... Ведь в девять уезжает Мутабар...»
Вошла Муяссар.
—У бухгалтера тоже бензина не осталось, но он дал кремень. Вот...— Муяссар положила на стол безжизненную зажигалку, два кремневых камешка и железную трубочку с торчащим из нее фитильком.
Кадырходжа смотрел перед собой, машинально трогая рукой чернильный прибор, и, казалось, ничего не слышал.
Муяссар хорошо знала своего начальника: расспрашивать его ни о чем не нужно, захочет — сам скажет. Она делала вид, что наводит порядок в кабинете: выбросила окурки из пепельницы, взяла подписанные бумаги, еще не просмотренные отложила в сторону.
Забыв о присутствии Муяссар, Кадырходжа достал из коробки папиросу, протянул руку к зажигалке. Тут опять вмешалась секретарша:
—Вот же кремень. Дайте я вам зажгу.— Она ловко высекла огонь из кремня, зажгла фитиль и подала Кадырходже.
Кадырходжа невольно улыбнулся:
—И ты, оказывается, научилась, доченька.
—Мой Турбаджан тоже пользуется таким кремнем. Когда нет спичек, я и сама его употребляю.
—Да, война нас многому научила. Ничего, переживем и забудем эти дни, доченька...
Муяссар была довольна, что Кадырходжа заговорил. Воспользовавшись этим, она хотела было открыть ему и свое горе, но не решилась. Казалось, выскажи она беду словами — и то, чему сама до сих пор не хотела верить, станет явью.
Муяссар тяжело вздохнула. Кадырходжа посмотрел на нее и вдруг заметил, как она бледна.
—Доченька, что с тобой? Посмотри-ка на меня.
Муяссар отвернулась, закрыв лицо руками, и убежала из
кабинета. Кадырходжа вышел в приемную, взял плачущую навзрыд Муяссар за руку, увел к себе, усадил на диван.
—Что случилось, доченька? — Кадырходжа налил в стакан воды, но Муяссар не могла успокоиться. Рыдания сотрясали ее тело.— Ну, говори же! Что случилось? — требовательно повторил Кадырходжа.
—Мой муж,— с трудом выговорила Муяссар,— уезжает... На фронт...
Кадырходжа встал с дивана, на котором сидел рядом с Муяссар, подошел к столу, взял папиросу, протянул было руку к зажигалке, но, вспомнив, что она не действует, прибег к кремню.
—Когда? — обернулся он к Муяссар.
—Вечером. В девять.
—В девять! Что же ты сидишь здесь? Почему до сих пор не сказала?
Муяссар молчала, не отрывая глаз от чернильного пятна на гладком ковре.
—Слушай, собери свою работу и немедленно уходи домой,— мягко сказал Кадырходжа.— Турабджан уезжает, а она... Ну, сейчас же!..
Муяссар была уже у двери, когда Кадырходжа остановил ее:
—Ты сказала, в девять, да? Возможно, дочка тоже уедет этим поездом.
—Кто? Кто? — не веря своим ушам, всполошилась Муяссар.
—Мутабар.
—Ой, Мутабар? Как же так? Не окончив института? — Потрясенная Муяссар стояла, широко раскрыв глаза.
Кадырходжа ничего не мог ответить на этот вопрос. Заложив руки за спину, он снова начал расхаживать по комнате.
—Почему же вы мне не сказали раньше? — с сочувствием глядя на начальника, еле слышно спросила Муяссар.
—Стало известно, доченька, только вчера вечером. Ну, давай, не задерживайся. В девять, в девять. Все в девять! Иди!
Кадырходжа положил руку на плечо застывшей без движения Муяссар и легонько подтолкнул ее к двери.
Вот так и бывает — все сразу сваливается, все беды, все неприятности... Угля нет. Металла хватит только до конца месяца. А кузнецы, способные одним ударом молота развалить надвое наковальню, ушли на фронт. Остались старики, дети и женщины. А тут новый заказ...
И еще вдобавок Мутабар. Единственная его дочь — счастье, жизнь, свет его очей...
Кадырходжа сидел на стуле, уставившись невидящим взглядом в окно, и думал, думал...
Сокровище наше... Бывало, чуть задержится где-то — и большой дом сразу словно опустеет, и мать уже не отходит от ворот. И вот теперь, точно мужчинам, способным крошить горы, сплющивать железо, как тесто, пришел черед идти на фронт и его дочери. Не ждали этого родители: ведь до окончания института еще целый год... Вчера Мутабар сообщила о своем решении матери. Этибор выслушала дочь, побледнела и упала без чувств возле арыка. Только к вечеру она пришла в себя. Кадырходжа, услышав слова Мутабар, тоже чуть не лишился сознания. Если бы дочь не обняла его сразу, как только он вошел, не положила
