Она пришла работать к Ленину совсем юной. Ей не было еще и девятнадцати лет. Ее отец был другом Бонч-Бруевича, одного из ближайших соратников Ленина. Но она никогда не выполняла никаких обязанностей, кроме чисто канцелярских. С 1918 года, когда советское правительство переехало из Петрограда в Москву, Зиновьева перепечатывала бесконечные письма вождя. В 1923 году она вместе с ним переехала в Горки, где ему суждено было умереть.
Через несколько лет после смерти Ленина Зиновьева попросила разрешения эмигрировать в США. Так как она честно послужила на благо отечества, ей дали визу. Она сказала, что была самой молодой из секретарш Ленина, поэтому ни к какой секретной информации ее не допускали. Но, конечно, она не станет утверждать, что ничего не видела и не слышала.
Проговорив часа полтора, Чарли заметил, что подозрительность в ее глазах исчезла, взгляд старушки становился попеременно то спокойным, то вызывающим.
— Тридцать два года от вашей знаменитой разведки не было ни слуху ни духу, — злобно сказала Зиновьева. — А теперь вы вдруг мною так заинтересовались.
— Я ведь уже сказал вам: это такой порядок. Мы заполняем белые пятна в вашем деле.
Ему сначала показалось, что она его не поняла, но старушка вдруг игриво улыбнулась и сказала:
— А у вас не должно быть никаких белых пятен, — в эту минуту ее старое и мудрое лицо приобрело выражение семнадцатилетней кокетки.
— Мои вопросы не отнимут у вас много времени.
— У меня вообще осталось не слишком много времени, — спокойно, без тени жалости к себе произнесла Зиновьева. — Скоро вы наконец сможете прекратить разорять ЦРУ, посылая мне бесконечные чеки и бесчисленные сокровища.
— Да, начальство у нас не слишком щедрое, — согласился Стоун. Управление действительно не баловало перебежчиков.
— В России за мою работу с Лениным мне бы назначили огромную пенсию, — проворчала она. — Иногда я сама себе не могу сказать, зачем я уехала.
Стоун сочувственно кивнул и спросил:
— Может, я могу вам чем-нибудь помочь?..
— Послушайте, — прервала его Зиновьева, — я уже старуха. Я живу в этой стране уже больше шестидесяти лет. И если великая американская разведка до сих пор не вытянула из меня крохи известной мне информации, то все это не так уж важно. — Она подняла голову, склонила ее на плечо и улыбнулась. — Так что не тратьте понапрасну время.
— Что, это относится и к завещанию Ленина?
Зиновьева резко вздрогнула и напряглась, но через несколько секунд взяла себя в руки и, хитро улыбнувшись, спросила:
— Вы приехали сюда поговорить со мной об истории? Могли бы просто почитать книги. Об этом завещании теперь знают абсолютно все.
— Я имею в виду другое завещание Ленина.
— Да? А что, было какое-то другое? — Зиновьева с показной скукой пожала плечами. Она нервно вертела в руках пустую чайную чашку.
— Я думаю, вы и сами знаете.
— А я думаю, что нет, — отрезала она.
Стоун улыбнулся и решил положить конец этим препирательствам.
— Это выяснилось в ходе плановой проверки вашего дела, — сказал он и замолчал, ожидая ее ответа. Но старуха молчала. Тогда он произнес как можно безразличнее:
— Он ведь был отравлен, не так ли?
Она опять долго не отвечала и когда наконец собралась, слова ее почти потонули в гуле холодильника, включившегося вдруг в соседней с комнатой кухне.
— Я думаю, да, — торжественно произнесла она.
— Что заставляет вас так думать?
— Он… он написал об этом и дал мне перепечатать это письмо. Попросил сделать два экземпляра: для Крупской, его жены, и для… — она вдруг замолчала.
— Так кому предназначался второй экземпляр?
Зиновьева сделала слабый жест рукой и произнесла с безнадежностью в голосе:
— Я не знаю.
— Знаете.
Последовало долгое молчание, затем Стоун продолжил:
— Ваш контракт предусматривает полное сотрудничество. В противном случае в моей власти прекратить материальную поддержку…
Она торопливо перебила его, слова посыпались, как горошины:
— Понимаете, это было так давно… Да это и неважно. Был какой-то иностранец. Ленин боялся, что в его же доме против него что-то замышляют… Думаю, что так оно и было. Все, даже садовник, повар и шофер, были сотрудниками ОГПУ, секретной полиции.
Теперь она говорила так быстро, что Стоун с трудом понимал ее.
— Почему? Почему он отдал второй экземпляр иностранцу? — переспросил он.
— Он боялся Сталина, боялся, что Сталин может сделать что-нибудь с Крупской. Ленин хотел быть уверенным, что документ будет увезен из страны.
— Кто был этот иностранец?
Она отрицательно покачала головой.
— Вы ведь знаете его имя, верно? — ровно произнес Стоун.
Зиновьева не могла больше сопротивляться.
— Это был высокий и красивый американец. Бизнесмен. Ленин встречался с ним несколько раз. Но это все неважно.
— Его имя?
— Уинтроп Леман.
После долгой паузы она, немного скосив глаза, тихо повторила:
— Леман… Ленин встречался с ним несколько раз.
— Он приезжал в Горки?
— Да. Уинтроп Леман.
— О чем говорилось в письме? О возможном отравлении?
— Не только, — она опять говорила очень медленно, — Ленин сделал кое-какие наброски… накануне отъезда в Горки. Он был тогда уже болен. В них он очень плохо отзывается о советском государстве. Признается, что совершил чудовищную ошибку, что Советский Союз становится государством террора. Он пишет, что напоминает сам себе… доктора Франкенштейна, создавшего ужасное чудовище.
Она замолчала.
— Значит, этот документ — решительное осуждение советского государства самим же его создателем, — тихо произнес Чарли. Слова прозвучали по-дурацки, как будто он сказал прописную истину. — И сейчас он у Лемана.
— Как-то раз Ленин потребовал отвезти его в Москву. Мы пытались отговорить его, но он настоял на своем. Всю дорогу он подгонял шофера. В Москве он сразу поехал в Кремль и пошел в свой кабинет.
— Вы были с ним?
— Нет. Я узнала обо всем этом уже позже. Он осмотрел стол в своем кабинете и увидел, что секретный ящик открыт. Он обыскал все, он был взбешен, кричал на всех вокруг. Но письмо пропало… Но он… он восстановил его по памяти.
— И продиктовал его вам, — продолжил Стоун. — Это и был документ, напечатанный вами в двух экземплярах…
— Да.
— У вас есть свой экземпляр?
— Нет, конечно, нет. Я его даже почти не помню.
— А что случилось с экземпляром Крупской?
