скорчился над столом.
Двое матросов, дежуривших на кухне, помогли ему подняться и, поддерживая, повели в коридор. Он с трудом переставлял ноги. Доктор Убуру шла следом. Я смотрел на них, не веря своим глазам.
Старших по званию, которые могли бы остановить меня, не было. Я извинился, покинул столовую и решительно вышел в коридор. Побежал на офицерскую половину, где был лазарет, но там никого не увидел, кроме дежурного медбрата, и поспешил к капитанской каюте.
Как и следовало ожидать, люк был закрыт. Стучать было бы неслыханной дерзостью, и я решил ждать.
Через несколько минут появилась доктор Убуру. Она захлопнула за собой люк и строго спросила:
– Что вы здесь делаете?
Выражение ее темного широкоскулого лица не предвещало ничего хорошего.
– С ним все в порядке, мэм?
В нарушение устава я назвал ее «мэм», но она не обратила на это никакого внимания.
– Я не вправе обсуждать с вами личные дела командира, – ответила она и направилась в сторону лазарета. Я побежал за ней:
– Может быть, я могу чем-нибудь помочь, я хочу сказать… – Я и сам не знал, чего добиваюсь. Доктор Убуру резко ответила:
– Возвращайтесь в столовую, это приказ.
Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Она была офицером, в чине, равном почти лейтенанту, а я – гардемарином.
– Слушаюсь, мэм. – Я повернулся и ушел.
Весь следующий день командира на вахте не было. На мой вопрос, когда мы начнем синтез, пилот лишь пожал плечами. Я знал, что из него слова не вытянешь, и, как только моя вахта закончилась, вернулся к себе. Стал спрашивать, но по сорочьему телефону никто ничего не слышал.
Не пойти ли к Аманде? Я так нуждался в ее утешении. Но тут в дверь кубрика постучали. Это был медбрат.
– Мистер Сифорт, – сказал он, замявшись, – вас вызывают в лазарет.
– В лазарет? – Я надеялся, что меня вызовут в командирскую каюту.
– Это к командиру, сэр. Он теперь там.
Мы с Ваксом переглянулись. Я надел китель и поспешил за медбратом. Доктор Убуру указала палату, и я вошел.
Командир лежал на боку под тонкой белой простыней. От яркого света галогенных ламп было больно глазам. Он слабо улыбнулся, когда я вошел и встал по стойке «смирно».
– Ты все такой же.
– Как вы себя чувствуете, сэр?
Вместо ответа он откинул простыню. На нем были только трусы, и я увидел, что весь бок и спина у него покрыты серо-голубыми шишками.
Я на секунду прикрыл глаза, чтобы не видеть этой картины.
– Вы давно это заметили, я хочу сказать, как давно они?..
– Четыре дня. А появились всего несколько дней назад. – Он снова попытался улыбнуться.
– Это…
– Это Т.
– О, Харв. – По лицу у меня потекли слезы. – О Господи, мне так жаль.
– Спасибо.
– Может, она… Они что-нибудь сделают, сэр? Рентген, противораковые?
– Это еще не все, Ники. Она нашла меланому у меня в печени, в легких, в желудке. Сегодня я почувствовал, что слабеет зрение. Она полагает, что затронут мозг.
Мне было наплевать, каковы будут последствия. Я взял его за руку. За подобную фамильярность меня могли расстрелять.
Он сжал мои пальцы:
– Все хорошо, Ники. Я не боюсь. Я хороший христианин.
– Но я боюсь, сэр.
Создавшаяся ситуация касалась и меня.
– Поэтому мы не начинаем синтез?
– Да. Я думаю… Я не уверен… Не надо ли повернуть назад? – Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Дышал он медленно, накапливая силы. Мы пробыли вместе еще несколько минут. Теперь я знал, что надо делать.
– Командир, – заговорил я медленно и внятно. – Вы должны сделать Вакса лейтенантом. Немедленно.
