– Отец, вмешайся конфиденциально, свяжись с Каном. У тебя есть влияние… Сообщи ему, что это зашло слишком далеко.
– В течение сорока лет мое слово было значимо. Это – единственный капитал, который есть у политика, Роб. Я не буду его обесценивать.
– Ты, сидя в Вашингтоне, не знаешь, насколько безнравственно и ужасно массовое убийство…
– Не я создаю ад! – Его глаза метали молнии. – Как смеешь ты читать мне лекции о морали! Ты думаешь, что я не видел конфиденциальные отчеты Рубена? Думаешь, что я не знаю то, какие приказы Торн отдает как раз в эту минуту? Какие данные Эрнст сообщает ему? Сколько тяжелых потерь несли войска ООН, и оценки жертв со стороны нижних? Это вышло из-под контроля, вызывает отвращение, причем – без всякого нравственного, этического основания. Именно поэтому Кан должен быть заменен. Ты хотел бы, чтобы это произошло, Робби?
– Да, но…
– Ты хочешь, чтобы меня избрали?
Я судорожно сглотнул, ощущая во рту неприятный привкус поражения. Самое плохое заключалось в том, что он был прав.
– Да, отец. Я хочу видеть, как тебя выберут.
– Тогда мы не будем делать ничего, что бы вызвало сомнения относительно меня в этот критический момент. Я кивнул.
– Что касается твоего друга Адама… Нашли его тело? – Отец никогда не закончил бы телефонный разговор на горькой ноте, если он каким-то путем мог избежать этого.
– Не думаю, что это так.
– Ужасно. Сифорт хотя бы определил местонахождение Тенера-младшего?
– Ф.Т., как ни странно, видел его, в одном месте, в качестве пленника нижних. Он, может быть, все еще жив. Это – все, что мне известно.
– Интересно, кто теперь будет растить его?
Я знал, что отец сейчас вел пустой разговор, чтобы дать возможность нашим чувствам и эмоциям успокоиться.
– Понятия не имею. Мне жаль, что я накричал на тебя. Доброй ночи.
– Я люблю тебя, Робби. – Надо же!
Он отключился.
Я сидел долго, уставившись на телефон. Мальчишкой я мечтал поступить в Академию. Мне нравилась быть военным, время от времени даже очень нравилось. Но хотя я стал лейтенантом, никогда не думал о себе в этом качестве, мне казалось, что я нахожусь не на своем месте. Иное дело политика – здесь я чувствовал себя более уверенно. У меня обнаружился своеобразный талант, врожденное ощущение того, что было осуществимо, и того, что являлось бы притягательным. Я устанавливал для себя цели, достигал их, и мои стремления росли день ото дня. Я был политический человек и мог многого добиться на этом поприще.
Если бы я остался в армии, я мог бы дослужиться до капитана. Если бы я добился Елены прежде, чем она выбрала Адама, я мог бы иметь семью.
Если бы не спор с отцом сегодня вечером, я не мог бы до такой степени чувствовать отвращение к себе. Когда история была написана, кто знал бы, избавил ли я себя от участия в этом ужасном поражении? Манипулируя опасениями Арлины, я сумел превратить поиски детей в уничтожающую всех и вся войну. Кровь тысяч нижних была на моих руках. Кровь Адама была на моих руках.
Я не мог сделать ничего, чтобы покрыть причиненный ущерб. Тем временем, две палубы ниже нас, смертоносные лазеры выполняли свою работу.
Неспособный больше сидеть в одиночестве, я подошел к пульту.
– Безуспешно. Он не будет…
Торн сделал нетерпеливый жест. Незнакомое озабоченное лицо заполнило экран.
– Сэр, лейтенант Бьорн приказал, чтобы я позвонил, не сообщая больше никому. Генеральный секретарь… гм, капитан Сифорт захватил власть на судне и освободил от должности капитана Флореса. Никто не знает, что делать.
Я думал, что он обращался непосредственно к Торну, но чей-то голос ответил:
– Хорошо, я передам ему. Что еще?
– Он развернул корабль. Лейтенант Бьорн говорит, что мы возвращаемся на орбитальную станцию.
– Очень хорошо, оставайтесь на связи. Я передам сообщение адмиралу.
Экран замерцал, и появилось новое лицо – незнакомый мне тучный капитан.
Торн ворчал себе под нос:
– Сбившийся с пути сукин сын! Каков срок службы Сифорта?
– Разве не шесть или семь лет? – предположил его собеседник.
– Что-то вроде этого. Посмотрю. – Спустя минуту адмирал громко хлопнул по пульту и выругался. – Забыл, что Флорес младше.
– Да, но…
