Ночной мороз

чем она так настаивала, — дело дохлое. Если раньше они имели ноль подозреваемых и совершенную загадку в отношении произошедшего на вилле, то теперь уже двое, а то и трое людей, имевших явные мотивы для того, чтобы убрать супругов Хаммерсенг, однако никаких прямых улик против этих людей не было. И двое подозреваемых были к тому же мертвы.

— Есть одна деталь…

Остальные взглянули на него, но без особых радужных ожиданий. Все полагали, что приблизились к загадке со всех возможных сторон, всеми возможными логическими путями, как прямыми, так и кривыми, но все безуспешно. Сейчас, возможно, настал момент проявить «творческий подход» (качество, о котором столь рьяно говорили все консультанты на курсах повышения квалификации для руководителей и сотрудников полиции), во что никто сейчас особенно не верил. Настал момент для полета фантазии, а она как раз совсем истощилась. Может быть, пришел черед легендарной валманновской интуиции? Во всяком случае, он был единственным, кто нарушил наступившее молчание.

— Кольцо… — сказал Валманн и сунул руку в карман. — Ведь вы помните тот кусочек металла, который был найден в механизме подъемника для инвалидной коляски? В чем причина остановки лифта и самая очевидная причина того, что Лидия Хаммерсенг упала с лестницы? Ну вот, я решил посмотреть на этот кусочек металла… То есть я попросил об этом одного знакомого…

— Знакомого!.. — Моене повернулась к нему с огненным блеском в глазах. — Ты посмел передать доказательство из дела, находящегося в расследовании, постороннему лицу?

— А ты бы лучше спросила, почему расследование не проявило интереса к этому удивительному постороннему предмету, оказавшемуся в механизме подъемника, — парировал Валманн. — А этот кусочек металла мне вернули. Вот смотрите… — И он уронил маленький блестящий предмет на стол, и по звуку было слышно, что это благородный металл.

Все наклонились над столом, чтобы рассмотреть железку.

— Так вот, этот кусочек металла был кольцом, — продолжал Валманн, — обручальным кольцом. Обручальным кольцом Георга Хаммерсенга из белого золота. Надпись на кольце оказалось возможным прочесть…

Изуродованное кольцо переходило из рук в руки, и каждый рассматривал его.

— И что же это означает, Валманн? — спросила Моене с воинственными нотками в голосе, как будто речь шла о новом осложнении, которое он придумал, чтобы еще больше усложнить им работу…

— А то, что, видимо, сам Георг и засунул это кольцо в механизм лифта.

Эти слова произнес Рюстен. Этот примерный семьянин выглядел несколько подавленным, но все же продолжил свою мысль:

— Должно быть, он сорвал с себя кольцо и засунул его между шестеренками. — Он покачал головой. — Чтобы она не смогла спуститься вниз. Чудовищно…

— Но почему? — Моене переводила взгляд с одного на другого, как бы призывая их произнести то волшебное слово, которое прорвало бы порочный круг, объяснило необъяснимое, раскрыв иной смысл происшедшего, не такой жуткий, какой вырисовывался у всех в голове, и таким образом разрядить обстановку, помочь им выйти из этой тесной комнаты, вернуться домой к обеду, теленовостям (где будут исправлены слишком рьяные усилия Трульсена) и тихому вечеру на террасе.

— Может быть, он собирался сделать что-то такое, для чего хотел остаться в одиночестве, — предположил Валманн.

— Ты хочешь сказать?.. — Моене явно не решалась сделать последнее заключение.

— Но мы же знаем, что он сделал на самом деле, не правда ли? Ведь нет никаких сомнений в том, что он покончил собой. И возможно, она…

— Хотела помешать ему? Мне кажется, ты говорил, что их супружеская жизнь была сплошным адом. И тогда, я полагаю, она не возражала бы, если бы он… убрался ко всем чертям! — Моене не слыла любительницей крепких выражений. К тому же она не была замужем, и ей не знакомы приливно-отливные волны, поднимающие и опускающие лодку супружеской жизни от одной крайности к другой — от счастья к отчаянию — даже среди ежедневной суеты.

— Многое может случиться, когда ты стоишь перед лицом смерти, — произнес Рюстен. — Муж никогда не помешает, даже если он нелюбимый. И возможно, она понимала, что уж лучше жить так на втором этаже, чем попасть в дом инвалидов. Боже мой! Да есть тысячи причин, по которым она захотела бы помешать ему покончить с собой, да, она, в конце концов, могла искать примирения с ним в конце жизненного пути!

— Или же… — прервал его Валманн и тем вновь привлек всеобщее внимание. — Может быть, он засунул кольцо в шестеренку, потому что хотел, чтобы она там осталась — навсегда!

На минуту воцарилось всеобщее молчание и был слышен лишь легкий шум кондиционера.

— Этого мы никогда не узнаем, — сказал Рюстен, поморщившись и как бы желая, чтобы последние слова Валманна остались невысказанными.

— Ну тогда пойдем по домам, — заключила Моене и поднялась с кресла. Ее коротко подстриженные волосы прилипли ко лбу и вискам. Валманн обратил внимание на то, что у нее проявились красные пятна на руках, которыми она впивалась в ручки кресла. Судя по всему, сегодняшний день оказался напряженным для всех.

— Но кто же был третьим человеком в избушке? — спросил Рюстен, когда они с Валманном спускались вниз по лестнице.

— Трудно сказать, — ответил Валманн. Но не добавил, что занят как раз выяснением этого факта.

57

В такую чудесную погоду даже мрачные лесные делянки в Станге Вестбюгд в лучах солнца выглядели привлекательно. Однако пожарище есть пожарище.

Валманн почувствовал запах, как только вышел из машины, едкий кисловатый запах, не похожий ни на какой иной — ни костра, ни горящего хвороста; вонь от пожара остается в воздухе несколько дней, как будто огонь уничтожил не только дом и мебель, но память о его обитателях, их маленькие радости и большие заботы, их будничную рутину, неосуществившиеся мечты и смутные надежды, которые в конце концов превратились в ядовитый дым смирения и загубленной жизни.

На лужайке не было машин и, к счастью, никаких любопытных. Валманн толком сам не знал, что он там ищет. Хижина сгорела целиком. Останки увезли. Маловероятно, что люди Фейринга что-то просмотрели, что могло бы пролить свет на происшедшее вчера вечером. Но Валманна тянуло сюда. Казалось, что объяснение этой трагедии — вернее, этих трагедий — скрывалось где-то в окрестностях. И когда он в своем «мондео» проезжал мимо поселка Станге с его пасторальной панорамой, мимо больших усадеб, бесконечных земельных угодий, рощ со старыми тридцатиметровыми деревьями, он чувствовал, что никогда еще не был так близок к решению загадки, так уверен в своей способности увязать все события в единое целое… Внезапно он окунулся в лесную мглу, и все вмиг потемнело, исказилось, стало неузнаваемым, ясная и открытая перспектива исчезла, а хорошо известные предметы внезапно приобрели загадочный, даже угрожающий вид. Именно здесь, среди этих естественных природных противоречий, и скрывался ответ.

На пожарище не было любопытных зрителей, однако было похоже, что кто-то все же проигнорировал запретную ленту, натянутую полицейскими, и подошел совсем близко и сидел теперь на приступках около сарая. Это был пожилой человек, и из-под кепочки с надписью «Флорида Саншайн Стейт» выбивались седые волосы.

Валманн подошел поближе. Мужчина поднял голову. У него были резкие, правильные черты лица, острый нос, большой подбородок. Когда-то он, должно быть, был красив, но сейчас вид у него был больной и измученный. Матовые голубые глаза бегали под густыми бровями, а губы дрожали.

— Рихард Солум, — обратился к нему Валманн, — я из полиции. Вы со мной говорили вчера по