— Решительно ничего! — с готовностью отвечает лейтенант. — Она была в бешенстве: я, мол, являюсь только тогда, когда хочу что-нибудь выведать. Мы — дерьмо, и путч наш тоже дерьмо. Что-то в этом роде она сказала. Нет, я имею в виду другую девушку в Новом городе.
— Дерьмо — это возможно, — говорит толстяк. — Это — не ее слова, это ей напели, вот почему она и взбесилась. Такие женщины всегда злятся на своего милого, если какой-нибудь идиот плохо о нем отзывается. Что же это, кельнер не хочет давать мне пива? Кельнер, кружку светлого!
— Бросьте ваше пиво! — просит лейтенант. — Пустите меня к девушке. Это не займет и получаса, мы еще застанем господина фон Праквица.
Кельнер ставит кружку пива.
— Двадцать миллионов! — сердито бросает он.
— Двадцать миллионов? — возмущенно спрашивает толстяк. Что это за особое пиво?! Везде оно стоит тринадцать миллионов!
— С нынешнего утра. Сегодня курс доллара двести сорок два миллиона.
— Так, — недовольно ворчит толстяк и платит. — Знал бы я, так не заказывал бы. Двести сорок два миллиона! Вы видите, какой толк давать вашей зазнобе деньги, мало ей будет радости. Все это комедия.
— Там еще письма у меня остались. Я хотел бы их забрать.
— Письма! Что еще за письма? Вы просто хотите удрать.
— Ну хорошо, останемся. Тогда разопьем за мой счет бутылку вина. Кельнер!..
— Стойте! — говорит толстяк. — Где это?
— Что?
— Где живет девушка?
— В Новом городе, на крепостном бульваре. Каких-нибудь двадцать минут.
— А раньше вы говорили, что за полчаса обернемся. Что это за письма? Любовные?
— Я буду держать свои любовные письма у девчонки? Да что вы!
— Ну так пошли, — сказал толстяк, опорожнил кружку и встал. — Но говорю вам, если вы начнете строить штуки, как тогда у казармы…
— Вы и это видели?
— Я вас не в грудь ударю, я вас хвачу в живот, да так, что вы никогда уже не будете ходить прямо.
Что-то загорается в ледяном взгляде, с угрозой смотрит толстяк на лейтенанта. Но на этот раз — никакого действия, лейтенант только улыбается.
— Я больше никаких штук строить не буду, — говорит он успокоительно. И, кроме того, мне как будто недолго уж ходить прямо, а? Угрожать такому, как я, пожалуй, нет смысла, не так ли?
Толстяк пожимает плечами, но молчит, и оба молча идут рядом, по мокрым от дождя, пустынным улицам города.
Лейтенант соображает, как бы ему избавиться от своего мучителя, ведь никакой девушки нет, никаких писем в Новом городе нет. Но ему показалось, что на улице легче будет удрать, как-нибудь сбыть с рук своего соглядатая и сделать то, что необходимо, без новых унижений, без мучительного надзора. (Только хватит ли у меня мужества — для этого?!)
Да, не так-то легко будет обмануть этого сторожевого пса.
Хотя толстяк, по-видимому, с полным безразличием плетется рядом с ним, лейтенант хорошо знает, что означает эта рука, засунутая в карман брюк. Он знает, почему его спутник держится так близко, что при каждом шаге касается плечом его плеча. Сделай лейтенант малейшее неожиданное движение, и рука толстяка, с ее неумолимой хваткой, настигнет его, обессилит, отнимет последнее мужество. Или же — вот здесь, в самом центре города, разок-другой щелкнет револьвер, и потом в газетах будут писать, который раз, об 'убийстве по приговору фемы'.
'Нет, только не так!' — думает взбудораженный лейтенант, пытаясь вспомнить расположение всех трактиров на их пути — нет ли где-нибудь возможности убежать из уборной через двор. Но ему трудно сосредоточиться на этой мысли: как ни напрягает лейтенант свой мозг, он отказывается служить…
Вновь и вновь встает перед ним образ Виолеты фон Праквиц. Она лежит без сознания, сказал кельнер. Злобная радость обжигает лейтенанта: 'Уже и сейчас лежишь без памяти, а я только чуть-чуть пригрозил тебе. Еще увидишь, как сладка тебе покажется жизнь, когда я выполню свою угрозу… Да, надо думать о трактирах. Сейчас мы пройдем мимо «Метеора».
Ах, лейтенант, лейтенант, он точно опьянен этой девушкой! Теперь, на пороге смерти, этот беспутный малый обрел содержание в жизни; человек, у которого были сотни интрижек, который никогда не любил, открывает ненависть — чувство, для которого стоит жить! Он старается представить себе, как это будет, когда она увидит его. Ему кажется, что в его ушах звенит ее крик. Она придет, иначе и быть не может. Он слишком этого жаждет. 'Желания умирающих сбываются', — думает он, вздрагивая.
— Что случилось?! — спрашивает толстяк, зорко следящий за ним.
'Желания умирающих сбываются', — повторяет про себя лейтенант, охваченный радостью. Вслух он говорит:
— Вот господин фон Праквиц! — И злобно: — Вы хотели с ним побеседовать! Прошу вас!
Путь в Новый город шел мимо древних, давно срытых укреплений. Отцы города превратили вал и ров в место прогулки для горожан. Там, где теперь очутились лейтенант и толстяк, находится крепостной ров, круто поднимаются справа и слева валы, обсаженные деревьями и кустами. Оба повернули за угол, перед ними открывается часть дороги, одинокое, пустынное место.
У края дороги — мокрая от дождя скамья. На скамье сидит, скрючившись, ротмистр фон Праквиц. Да, он сидит здесь, но он спит, его голова низко свешивается на грудь, его сон — беспамятство пьяного, храпящего человека. Время от времени, когда дыхание становится слишком трудным, его голова дергается, поднимается, но снова медленно, толчками опускается на плечо и с плеча на грудь…
Жалкое зрелище, постыдное зрелище являет собой господин фон Праквиц, оба наблюдателя с минуту стоят тихо, без слов. Не случайно попал ротмистр в этот одинокий уголок, разыскивая свой автомобиль, — его сюда затащили, его здесь ограбили!
— Точно коршуны! — в бешенстве восклицает толстяк. — Эта сволочь всегда чует добычу еще быстрее, чем мы.
И он бросает подозрительный взгляд на верхушку вала.
Но ни один сучок не треснул в кустах. Ни один камешек, задетый проворной ногой, не упал вдоль склона. Они давно улепетнули со своей добычей, эти коршуны. Ограбленный, раздетый до белья, комически жалкая фигура, ротмистр Иоахим фон Праквиц-Нейлоэ спит под моросящим дождем сном пьяного. Слишком слабый, слишком слабый человек: о препятствия, о преграды, которые закаляют силу крепкого, он разбивается, он ищет убежища в нирване, в грязном оглушающем хмеле, но каково будет пробуждение?
— Вы хотели побеседовать с этим господином? — еще раз насмешливо спрашивает лейтенант. И в душе ликует: 'Желания умирающего сбываются! Как же ты-то будешь обесчещена, если уже твой отец вот до чего докатился'.
— Ну и свинство! — злится толстяк, не спуская глаз с лейтенанта.
Он попал в положение того лодочника, которому надо перевезти волка, козу и кочан капусты — а у него в маленьком челноке есть место только для одного из трех. Он может следить за лейтенантом или оказать помощь ротмистру, то и другое вряд ли совместимо.
— Черт с ним, с господином фон Праквицем, пусть себе сидит, — злобно советует ему лейтенант. — Никто ведь не видел, что мы нашли его здесь, а я, — мне поневоле придется держать язык за зубами.
Толстяк не отвечает, он стоит в раздумье.
— Лейтенант! — говорит он решительно. — Встряхнитесь! Скажите, кто разболтал про склад оружия, — и убирайтесь на все четыре стороны!
Лейтенант колеблется.
— Это касается только меня. Я не хочу, чтобы кто-нибудь другой совал нос в это дело. Но я даю вам святое, честное слово, что все это была пустая бабья болтовня, не злая воля…
Толстяк стоит в раздумье.
