Очень прошу не говорить мне об этом сейчас… — Она прибавила тише: — Вы всегда были так внимательны, господин фон Пагель!
Пагель не поддался на лесть.
— Мне хотелось бы побеседовать с вами, фрау фон Праквиц, — повторил он.
Он уже смотрел не в машину, где было темно, он смотрел на загроможденный задок автомобиля: Оскар сказал правду, эти чемоданы и сундуки предвещали бегство.
— Сегодня вечером это невозможно! Мы уезжаем.
— А когда будет возможно? — спросил неумолимый Пагель.
— Затрудняюсь сказать вам, — уклончиво ответила фрау Эва. — Вы ведь знаете, я уезжаю и приезжаю в разное время! Ах, боже мой, господин Пагель! — неожиданно воскликнула она. — Неужели и вы будете докучать мне! Ведь вы можете действовать самостоятельно! У вас есть доверенность!
Пагель молчал. Да, у него есть доверенность. Он уполномочен самостоятельно решать все вопросы (по желанию барыни) и в конечном счете попасть впросак (по желанию тайного советника). Но он умолчал об этом, он был молод, нельзя же считать всех подлецами. Не подведет она его! Или?..
— Господин Пагель, — сказала фрау фон Праквиц, — вы уже целую неделю не давали мне денег. Мне нужны деньги.
— В кассе хоть шаром покати, — ответил Пагель. Теперь он понял, почему автомобиль остановился у конторы.
— Так дайте мне чек! — крикнула она нетерпеливо. — Боже мой, что за канитель! Мне нужны деньги!
— У нас нет текущего счета ни в банке, ни в сберегательной кассе, возразил Пагель. — Я, к сожалению, не могу выписать чека.
— Но мне необходимы деньги! Не можете же вы оставить меня без денег! Как вы думаете?
— Я посмотрю, нельзя ли будет завтра что-нибудь продать. Завтра я, пожалуй, смогу дать вам немного денег, не слишком много…
— Но мне нужно много! И сегодня же! — гневно воскликнула она.
Пагель с минуту помолчал. Затем спросил непринужденно:
— Господа уезжают?
— Я не уезжаю! Кто вам сказал? Уж не шпионите ли вы за мной? Я запрещаю вам!
— Чемоданы… — объяснил Пагель и указал на задок автомобиля.
Наступило долгое молчание, и затем фрау Эва сказала совершенно другим голосом:
— Дорогой господин Пагель, каким образом вы намерены достать мне деньги?
— Прошу у вас десять минут для разговора.
— Нам с вами не о чем разговаривать! Мы вернемся завтра, в крайнем случае послезавтра. Знаете что, господин Пагель, дайте мне чек и пометьте его вперед — завтра или послезавтра вы что-нибудь продадите и внесете деньги в банк, а я предъявлю чек в конце недели.
— Ведь вы хотели вернуться не позже, чем послезавтра? Когда я поступал сюда, между мною и господином ротмистром не был заключен контракт — я не обязан заранее предупреждать, что бросаю службу. Завтра я тоже уезжаю из Нейлоэ.
— Ахим! Подожди здесь в машине! Оскар, выключите фары. Господин Пагель, помогите мне выйти из машины!
Она шла впереди. Войдя в контору, она обернулась и сверкнула на него глазами. О, она была очень хороша в гневе.
— Вы хотите дезертировать, господин Пагель? Хотите покинуть меня в беде, после всего того, что мы вместе пережили?
— Ничего мы вместе не пережили, — мрачно сказал Пагель. — Когда я нужен был вам, вы меня звали. А если я был не нужен, вы тут же забывали обо мне. Никогда вас не интересовало, весело мне или грустно.
— Я так часто радовалась вам, господин Пагель! — взмолилась она. — В своем горе я думала: здесь, возле тебя, есть человек, на которого ты можешь всецело положиться. Честный, порядочный…
— Благодарю вас, фрау фон Праквиц! — с легким поклоном сказал Пагель. Но стоило прийти Зофи Ковалевской и поведать вам о моих шашнях, как вы тотчас же поверили, что честный, порядочный человек завел шашни.
— Господин Пагель, почему вы такой недобрый? Что я вам сделала? Ну да, я женщина. Такая же, как все женщины. Я прислушиваюсь к сплетням, у меня нет твердого суждения об окружающих. Но если я и бываю несправедлива, то признаю свою вину. Хорошо, я прошу у вас прощения, господин Пагель.
— Не нужно мне ваших извинений! — с отчаянием воскликнул Пагель. — Ради бога, не унижайтесь передо мной! Я вовсе не хочу ставить вас на колени! Все это ни к чему. В первый раз, с тех пор как мы знакомы, вы думаете обо мне, о моих чувствах, вам хотелось бы задобрить меня… Почему? Потому что я вам нужен! Потому что один только я могу достать деньги, которые нужны вам для бегства из Нейлоэ.
— И это вы называете не унижать? Это вы называете не ставить на колени? — крикнула она. — Да, господин Пагель, мы бежим… Нейлоэ нам ненавистно, Нейлоэ принесло нам одно лишь несчастье… Надо во что бы то ни стало бежать, иначе я погибну, как мой муж! Я дрожу от страха каждое мгновение… Что еще случится? Стоит кому-нибудь во дворе громко вскрикнуть, у меня подкашиваются ноги. Что еще стряслось? — думаю я. Нет, нет, бежать! И вы должны достать денег, господин Пагель. Вы не допустите, чтобы я погибла здесь!
— Так ведь и мне надо бежать, — сказал Пагель. — Мне жизнь уже стала не мила. Я тоже дошел до точки. Позвольте мне завтра ехать, фрау фон Праквиц. Что мне здесь делать?
Она не слушала. Ею владела одна только мысль.
— Мне нужны деньги! — с отчаянием крикнула она.
— В кассе ни гроша. И я не выпишу непокрытых чеков, это слишком рискованная операция. Я никоим образом не смогу вам достать в два дня такую сумму, которая обеспечила бы вам долгое пребывание вдали от Нейлоэ. Денег стало мало с тех пор, как печатный станок перестал работать. Новых бумажек, рентных марок, почти нет в обращении. Если бы я даже остался на несколько дней, я и то не мог бы исполнить ваше желание.
— Но мне нужны деньги! — настаивала она с непоколебимым упорством. Боже мой, всегда находились деньги, когда они действительно были необходимы! Подумайте, господин Пагель, надо во что бы то ни стало раздобыть деньги. Не могу же я пропадать только потому, что нельзя достать какие-то несчастные марки!
'Много людей погибают от того, что нет каких-то несчастных марок', подумал Пагель, но не сказал вслух. Не имело смысла говорить подобные вещи, они до нее не доходили. Вместо этого он сказал:
— Фрау фон Праквиц, у вас богатый брат в Бирнбауме, через полчаса вы будете там, он, наверное, придет вам на помощь!
— Мне просить денег у брата?! — сердито крикнула она. — Мне унижаться перед братом? Никогда! Ни за что!
Пагель сделал быстрое гневное движение.
— А передо мною вы можете унижаться, да? — крикнул он с негодованием. Перед рабом королева раздевается донага, да? Раб — не человек, не так ли?
Испуганная этим взрывом возмущения, она отступила назад, бледная, дрожащая.
— Вот здесь! — крикнул Пагель, показывая на дверь. — Вот здесь, в моей постели, умер вчера вечером лесничий Книбуш, служа вам, сударыня! Вы, должно быть, знали его с детских лет; с тех пор, как вы мыслите, с тех пор, как вы говорите, человек этот работал ради вас и ваших несчастных марок, он изнывал от страха, он мучился, — спросили вы хоть раз, что он выстрадал, как он умер, как томился? Хоть словечко об этом проронили? Нейлоэ стало для вас адом! А думали вы, каким адом оно было для этого старика — ведь он-то сбежать отсюда не мог — он и не сбежал! Он приполз на четвереньках, он до последней минуты выполнял свой долг…
Она стояла бледная, вся дрожа, у стены. Смотрела на него широко раскрытыми глазами…
— Я дезертир? Я трус? — все яростнее кричал он и все сильней чувствовал, что нервы сдают. Он и не хотел и все же должен, должен был все высказать, наконец-то высказать.
