— Заходите, молодой человек, заходите на чистую половину. Конечно, Аманда там! А где же ей быть? — громко и весело восклицала фрау Крупас. И украдкой шепнула: — Будьте сегодня поласковей с ней, она получила извещение о смерти своего бывшего дружка.
— Умер наконец? — обрадовался молодой человек. — Ну, слава тебе господи!
— Да побойтесь вы бога! Нельзя же быть таким бессердечным, господин Шульце! Хоть это и был сущий пес, она все же горюет.
— Здорово, Аманда! — сказал молодой человек, господин Шульце, шофер бумажной фабрики Корте и Кертиг. Но он не зашел на чистую половину. Он зашел в кухню, где Аманда Бакс еще убирала посуду.
— Что это у вас было на завтрак? Копченая селедка? Кто же в такую жару ест рыбу — она быстро портится.
— Вот еще глупости! Она же копченая, — возразила Крупас.
— Не прикидывайся, Шульце, — сказала Аманда, — будто ничего не знаешь. Слышала я, как она шушукалась с тобой у дверей. Да, умер мой Гензекен — и хотя он и был негодяй, а по-своему любил меня такой, какой я тогда была: нищей, без роду, без племени, а не правой рукой тетушки Крупас.
— Если ты думаешь, Аманда, что я тебя из-за того…
— Ну, кто это говорит? О тебе разве речь? — рассердилась Аманда и так порывисто бросила в лохань медную губку, что она зазвенела. — Вам, мужчинам, всегда кажется, что только про вас и говорят. Нет, я говорила о моем Мейере, сердце у меня болит, не могу я забыть, что он и умер как негодяй. Его убили в Пирмазенсе, в окружном управлении, — он был сепаратист — всегда с французами и против немцев, совсем так, как в Нейлоэ, где я ему за это влепила пощечину.
— В Пирмазенсе, — смущенно сказал господин Шульце. — Так ведь это тоже не вчера было…
— Двенадцатого февраля это было, добрых четыре месяца прошло. Но он ведь попросту был Мейер и ничего больше, да и меня не сразу разыскали, вот оно и затянулось, пока меня известили. У него в бумажнике нашли записку, где было сказано, что я его невеста…
Аманда Бакс — те аристократические времена, когда она была компаньонкой Вольфганга Пагеля, давно миновали, и она вернулась в старый, знакомый Берлин на склад тетушки Крупас — Аманда Бакс сделала презрительную гримасу и добавила:
— А ведь я вовсе не была его невестой, я просто с ним жила.
Наступила удручающая тишина. Молодой человек ерзал на своей табуретке, наконец вмешалась фрау Крупас:
— Очень хорошо, Мандекен, что ты такой откровенный человек. Но что слишком, то слишком, и зря ты наступаешь на мозоль господину Шульце, ведь он к тебе всей душой.
— Да бросьте, Крупас, бросьте! — сказал шофер. — Я Аманду знаю, она не хотела меня обидеть, она совсем не то думала.
— Не то думала? — вскинулась Аманда. Щеки ее запылали еще сильнее обычного. — Именно то думала, именно то, что сказала! При чем тут 'знаю Аманду'!
— Ну ладно, ладно, — сказал молодой человек. — Ну, ты так и думала. Стоит ли из-за этого спорить!
— Послушайте-ка, что он говорит, Крупас! И вот этакий хочет быть мужем! Нет, милый Шульце! — уже в полном отчаянии воскликнула Аманда. — Ты добрый парень, но рохля. Я знаю, ты человек солидный, бережливый, не пьешь, ты при первой же возможности купишь себе грузовичок, и я могла бы сделаться женой экспедитора, как ты мне говорил… Но, милый Шульце, я сегодня весь день раскидываю умом и так и этак, нет, ничего путного из этого не выйдет. Хорошо быть обеспеченной, но быть только обеспеченной тоже не годится. Ведь мне всего двадцать три года и торопиться мне некуда. Может быть, и явится еще другой, у которого сердце бьется горячей. У тебя оно совсем не бьется, Шульце.
— Ах, Аманда, ты это потому говоришь, что получила сегодня письмо. Не отказывай мне. Знаю, я не слишком прыток, бойкости во мне нет, но в нашем деле это и хорошо. Ездить быстро каждый сумеет, но ездить осторожно и развернуться вместе с прицепом на дворе, который не больше вашей кухни, да чтобы ни единой царапины, это умею только я.
— Ну, опять понес про свою дурацкую машину! Вот и женись на своем «даймлере»!
— Ну да, я говорю о машине, но дай же мне досказать, Аманда! Пускай я не больно прыток, говорю я. Но ведь с машиной я потому и справляюсь. Ну, и на женатом положении не оплошаю. Поверь мне, Аманда, фасонить, показывать свою лихость все умеют, но погляди-ка на такого удальца через полгода. Все разбито вдребезги. Со мной ты останешься цела, Аманда. Выходи за меня, и ничего с тобой не случится — это так же верно, как то, что я шофер.
— Хороший ты парень, Шульце, — сказала Аманда. — Но, поверь, ничего у нас не выйдет. Огонь и вода друг с другом не уживутся. Со мной, говоришь, ничего не случится — да ведь, Шульце, что уж тут хорошего, если ничего не случится. Слишком тихо — этак тоже соскучишься.
— Ну что ж, — сказал молодой Шульце и встал, — не буду тебя уговаривать. На нет и суда нет. Со мной, значит, скучно. Ну, я на тебя не обижаюсь, Аманда, чего там! Пекари и то не каждый день пекут одинаковый хлеб. Ты, значит, огонь, а я вода. Тут уж ничего не поделаешь. Спокойной ночи, фрау Крупас. Спасибо вам, что разрешали мне заходить к вам вечерком, спасибо за угощение…
— Ну вот еще, об угощении заговорил!
— А почему бы мне не говорить об угощении! За все, что тебе подарено в жизни, надо благодарить. Спокойной ночи, Аманда, желаю тебе всего хорошего…
— Большое спасибо, Шульце. Я тебе тоже — и прежде всего хорошей жены!
— Ну, что же, может, и найду… Но как бы я был рад, Аманда!.. Спокойной ночи.
Обе женщины молча ждали, пока не хлопнула дверь, пока не раздались его шаги во дворе. И лишь услышав, как он сказал сторожу Рандольфу 'Спокойной ночи', фрау Крупас спросила:
— Хорошо ли ты сделала, Аманда? Ведь это очень надежный человек.
Аманда Бакс молчала.
Крупас начала снова:
— Я-то ничуть не жалею, мне это на руку, хоть бы ты еще десять лет здесь прожила. Петру я очень любила, но разве с ней поговоришь, как с тобой. Да и в деле ты лучше — только вот насчет писанины, тут уж она покрепче.
— Не сравнивай меня с фрау Пагель, тетушка Крупас, — сказала Аманда. Куда уж мне!
— Разве я что плохого о Петре сказала? Ты сама не знаешь что говоришь! Я сказала, что ты мне больше подходишь. И это правда.
— Ну да, — сказала Аманда. — Ты хочешь сказать: корове не место на балу.
— Ты меня хорошо понимаешь, Мандекен, — сказала Крупас и встала, зевая. — Просто не хочешь меня понять. Злишься на всех, оттого что твой-то, покойный, не был порядочным человеком. Ну, а теперь на боковую. Завтра к нам придет вагон бутылок, значит надо выехать в пять — ты спать не собираешься?
— Посижу еще, погляжу в окно. И вовсе я не злюсь, знаю, что сама кругом виновата.
— Ну, ладно, только не кисни. Вспомни о Петре — та ведь в каком была переплете, похуже тебя. А теперь? Настоящая дама!
— Дама! — презрительно сказала Аманда. — На дам я плюю. Но он ее любит, вот что. А кисляй Шульце больше думал о твоем складе и о том, что ты обещала меня обеспечить, чем о любви…
— Боже мой, Мандекен, любовь, не вздумай только рассуждать о любви! Глядеть вечером на небо да еще говорить про любовь — это вредно, этак и насморк недолго схватить. Иди-ка лучше спать. Хорошенько выспаться полезнее, чем думать о любви. От любви только дуреешь.
— Покойной ночи, тетушка Крупас. Хотела бы я знать, что бы ты запела, если бы кто-нибудь сказал тебе это лет сорок назад!
— Ах, детка, так ведь то совсем другое! Любовь сорок лет назад! Другое было время! А нынче — нынче и любовь уж не та!
— Как же! — сказала Аманда, придвинула табуретку к окну и стала глядеть в берлинское небо.
Мимо, мимо, нам некогда! Не съездить ли нам в Нейлоэ?
— Алло, алло! Берегись! Дорогу!
