— Попутешествовать? То есть? Как? — спросил я, не слишком понимая, как разобраться со словами, имеющими двойной смысл.
Он удивленно взглянул на меня, но так и не уловил, чего я хочу добиться.
— Алло, — в третий раз сказал он в пустоту, но в голосе его не прозвучало заметного нетерпения. — Как все. Сесть в самолет, к примеру. Ты готов?
С сухим хрустом пережевывая куриные крылышки, второй тип снова метнул в мою сторону быстрый взгляд, в котором я уже не прочел первоначального враждебного равнодушия. Теперь это, скорее, был стремительный и точный способ проанализировать мои реакции. Меня смущала невозмутимость и естественная самоуверенность этих парней. Оба они: один со своим приклеенным к уху телефоном, а другой, обсасывающий куриные косточки, безмолвно положив локти на стол, не запаривались изображать что-либо.
— Да, конечно, — решительно ответил я, но все же подумал, что Малик, в первый раз внешне не проявивший никакой заинтересованности, теперь морочит мне голову.
— Ты уже бывал в Африке? — поинтересовался он.
В ожидании ответа, который — он знал — неизбежно их разочарует, второй снова поднял голову. Но теперь подольше задержал на мне свой взгляд, в котором на сей раз читался вызов и ирония.
— Ну, однажды, два года назад, ездил в Марокко как турист. Но я прекрасно понимаю, что это не Африка.
Парень отвел глаза и взял с блюда новое крылышко: как и предполагалось, я их разочаровал.
— Алло, — продолжал спокойно настаивать Малик в телефон, поднося ко рту стакан содовой. Он сделал долгий глоток через соломинку. В своем блейзере, с непреклонным взглядом миндалевидных глаз за стеклами очков, какие носят радикальные активисты, он напоминал Малколма Икса[28]. Его длинные пальцы держали картонный стаканчик, словно он Сэмюэль Ли Джексон в фильме «Криминальное чтиво», после того как тот проглотил кусок бигбургера. — Я знаю кое-кого, кто может кое-что для тебя сделать, — сказал он, поставив стаканчик на стол и постаравшись незаметно подавить отрыжку. — Полетишь на самолете до Уаги[29], там встретишься с моим дядей, а он представит тебя кое-кому, кто все уладит. — И подхватил крылышко с блюда. — Алло, — он резко отвернулся, держа мясо большим и указательным пальцами.
Я изо всех сил сдерживался, чтобы не задать все те вопросы, которые пришли мне на ум: «Кто этот приятель твоего дяди?», «Сколько мне это будет стоить?», «И прежде всего, что сам-то твой дядя делает по жизни?», «И что я буду делать, когда окажусь там?», «Где я буду ночевать?», «В твоей стране есть малярия?» Неизбежные, «нормальные» вопросы.
Не знаю почему, но, глядя на этих двоих, таких спокойных, немногословных, естественных, так мирно лакомящихся куриными крылышками, я не осмелился ни о чем спросить. Сравнивая себя с ними, я ощущал свою бесполезность, нелепость, трусость, беспокойство, буржуазность, белокожесть, неприспособленность. Я чувствовал, что в тот момент, когда я соглашусь уехать и рискну довериться Малику, все мои корыстные соображения разрешатся сами собой. А тогда я только уточнил:
— Полагаю, Уага — это Уагадугу? А в какой это стране? В Нигере? В Мали?
— В Буркина-Фасо, — ответил Малик, не переставая жевать.
— Ах да, простите, в Буркина-Фасо, — спохватился я, хотя, похоже, никого не обидел.
Мне сразу подумалось, что вот Клеман даже не подумал бы задать этот вопрос. Он, который однажды спросил у меня, какое официальное наречие Республики Кирибати[30], в восторге, что назвал страну, о которой я точно слыхом не слыхивал.
— Гилбертский, — сам ответил он тоном, которым я разговаривал с кошкой, слегка назидательным, напомнившим мне тон комментаторов новостей «Пате-фильм» времен Второй мировой войны. Как и фильмы Питера Селлерса и Луи де Фюнеса, они убеждали меня в постоянстве и незыблемости добра.
«Уезжаю в Буркина-Фасо». Такое сообщение я, недолго думая, отправил Гислен, когда расстался с Маликом и его подручным в Макдоналдсе. Без «здрасте» и подписи, не отреагировав на ее вчерашнюю эсэмэску, так и оставшуюся без ответа.
Не подписавшись, я, вероятно, главным образом хотел убедиться, что мое имя по-прежнему ассоциируется у нее с этим номером и что, следовательно, она еще не забыла о моем существовании. Еще, мне кажется, у меня было желание понравиться, рассказав ей, черной, о том, что я, белый, собираюсь отправиться в Африку.
Убрав телефон в карман, я прошел несколько метров до пересечения авеню Маркс-Дормуа и улицы Дудовиль, где, судя по характерной вывеске, находилось интернет-кафе. Подобные заведения уже давно исчезли из кварталов с преобладающим коренным французским населением. И все же мне, которому к моменту повсеместного распространения Интернета минуло двадцать пять, в 2009 году это по-прежнему казалось современным.
Кафе предлагало также таксофон и рекламировало выгодные тарифы в Северную и Западную Африку. Я уселся перед старым компом с пожелтевшим корпусом и напрямую вышел на сайт своего банка. Прежде я никогда не рискнул бы ввести коды доступа к банковскому счету через компьютер интернет-кафе. Кроме этого, вечно опасаясь обнаружить, что у меня осталось меньше денег, чем я предполагал, я по мере возможности избегал справляться о списаниях и начислениях. Но отныне мне было совершенно безразлично, в минусе я или нет.
На моем счете оказалось чуть меньше семи тысяч евро и в резерве сто сорок три евро с чем-то, которые болтались там, возможно, с того времени, когда консультант Национального парижского банка поставил меня в известность о том, что при открытии счета обязательно иметь некоторую неснимаемую сумму, пусть даже чисто символическую.
Теперь, когда я остался в полном одиночестве и мне надо было кормить только один рот, мой собственный, мне казалось, что я обладаю крупными сбережениями, семь тысяч евро — это даже слишком. Ведь прежде чем сделать ребенка, мы никогда не задумываемся, насколько проще заботиться только о себе. Насколько мы ничем не рискуем, ничего заранее не подсчитывая.
В рубрике «Последние операции» по-прежнему набегал ежемесячный вычет: 17,90 евро за мобильник Клемана.
— Не может быть и речи о том, чтобы брать тебе безлимитный тариф, — безапелляционно предупредил я его в магазине за несколько дней до начала учебного года в пятом классе. — Часа разговоров в месяц в твоем возрасте более чем достаточно. Этот телефон для того, чтобы ты звонил мне, выйдя из школы; чтобы я всегда знал, где ты, а не для того, чтобы болтать с приятелями, ты понял? — сурово вещал я. Это я-то, всегда проявлявший полную неспособность, когда надо было заставить Клемана осознать ответственность, представить вещи с минимумом беспечности и фантазии.
Точно так же, если уж обобщать, я всегда проявлял неспособность похвалить его, сразу не ослабив комплимента замечанием или насмешкой. Точно так же, если еще продолжить обобщения, я каждое утро не давал ему спокойно уйти в школу: до самых дверей лифта я не мог остановить поток своих замечаний, сухо приказывал ему в последнюю секунду подтянуть штаны и справиться с контрольной по математике, а не то… Что, разумеется, способствовало пробуждению в нем страшного Эдипа. А он даже не успеет упрекнуть меня в этом.
Так вот, вместо того, чтобы радоваться ликованию Клемана от первого мобильного телефона, в тот день я предпочел отравить его радость, с ходу вывалив на него все ограничения, которые он обязан соблюдать. Точно так же я поступил, когда ему исполнилось десять лет. Тогда я подарил ему новый дисплей для компьютера и не преминул сообщить:
— Береги его, потому что предупреждаю: другой я тебе не куплю.
Этот телефон я приобрел, когда мы договорились, что он будет ездить в школу на метро один. В один прекрасный день я столкнулся с тем, что Клеман по утрам начал сам выбирать в шкафу, что надеть, и согласился с заявлением о том, что с пятого класса отец больше не должен провожать сына в школу на глазах у одноклассников.
В первый раз, чтобы проверить, как он ориентируется, я попросил его провести меня от дома до коллежа так, будто это он должен показывать мне дорогу от двери до двери. Второй раз мы договорились, что поедем в метро в разных вагонах, как будто меня нет. В третий раз, убедив Клемана, что он может ехать
