— Чемоданы собраны.
Хефф кинулся к телефону, а Гноссос, закурив крепкий «Честерфилд», принялся рассматривать старый номер «Эбони». К тому времени, когда завершился последний звонок, он пролистал весь журнал и добрался до середины очерка о судьбе американских мулаток-манекенщиц.
— Что стряслось, Папс? — прозвучал вопрос, — У тебя дикий вид.
— У тебя есть дрянь, старик?
— Ну, может четверть унции.
— Давай все.
Хефф посмотрел ему в глаза.
— Ладно.
— А бухло?
— Осталось немного ирландского виски, «Пауэрс», кажется.
— Классно, поехали на Кубу.
— Ты с нами?
— Я с вами, старик.
— Ух ты.
— Однако я намерен вернуться. Давай считать, что мне надо сменить обстановку.
— Можешь не объяснять, старик, все классно. Розенблюм что-то пел насчет кредитки. А как же цаца?
— На хуй. Временно, скажем так.
— Правильно. Ты с собой что-нибудь берешь?
— То, что ты видишь.
Хефф сидел на заднем сиденье между Джек и Джуди Ламперс, Хуан Карлос вел машину, а Гноссос по очереди уничтожал остатки парегорика, «смесь 69» и ирландский виски. В Делавэре он проснулся и окликнул Хеффа:
— Эй, мы где?
Хефф теперь был за рулем.
— Делавэр, старик, — сказал он.
— Охренеть, как смешно.
— Будет еще смешнее, если ты на него посмотришь.
— А? У тебя есть темные очки?
— Джек, дай Папсу очки.
— Ага, старик, когда мне надоест пялиться, разбуди меня в Вашингтоне. Надо кое-кому позвонить.
В Вашингтоне ему сообщили, что отец Кристин на совещании у Президента Соединенных Штатов. Но Гноссос вытащил его к телефону, сказав, что несколько минут назад советский культурный атташе расстрелял из автомата миссис Макклеод.
— Боже мой, — выговорил мистер Макклеод на другом конце провода, — как это произошло? Вы сообщили в Пентагон? — Голос у него был, как у диктора.
— Ничего не произошло, дядя, налей себе стакан молока и сядь в кресло.
— Было восемь часов утра, и Гноссос стоял в будке на автозаправке, поглядывая на выстроившуюся у машины команду. У ветра здесь появился совсем новый пьянящий аромат.
— Кто это? Что с моей женой?
— Я уже сказал тебе, старик, ничего, мне просто надо с тобой поговорить, сечешь? До вас, кошаков, иначе фиг доберешься.
На другом конце провода что-то путано забормотали, щелкнула отводная трубка, послышался приглушенный шепот, затем:
— Не будете ли вы так любезны сообщить мне…
— Похоже, я обрюхатил твою дочь, только и всего. Хочу, чтоб ты знал.
Опять шепот.
— Что вы сказали?
— Но я честный человек, так что можешь не дрыгаться.
— Что?
— Получится симпатичный дитенок, настоящий грек, кудрявый такой, темненький. Меня зовут Паппадопулис.
— Очень приятно. Что это значит…
— Некогда болтать, старик, монеты кончаются, мы тут собрались на Кубу.
— Куда?
— Потом, потом. Скажи Президенту, что мы за него.
Он повесил трубку и втиснулся в машину рядом с Джуди Ламперс.
— У тебя нет «клоретов» или еще чего, детка? От меня, наверно, несет, как из болота.
В Мэриленде он нашел открытку с изображением девушки в коротких шортах и рубашке «поло», которая никак не могла приструнить своего кокер-спаниэля. Пес носился кругами, наматывая поводок вокруг ее бедер. Удивленные губки сложены в чувственный овал, на голове бескозырка. Гноссос отправил такие открытки всем, кого смог вспомнить, включая Луи Матербола — на старый таосский адрес с надписью «Перешлите, пожалуйста, адресату» на лицевой стороне.
17
Когда в голове прояснилось, Гноссос сел за руль. Поймав один раз ритм, он уже не мог с него сбиться ни сам, ни чьими-либо усилиями. «Импала» мчалась 111 миль в час по прямой, разгоняясь на спусках до 120-ти. С автозаправки он привез их на окраину города и остановился у самой трассы, напротив торгового центра, у памятника Вашингтону. Заглушил мотор и потребовал почтить память. По газону бродили толпы туристов, жевали мороженое и близоруко щурились на торчащий обелиск.
— Смотрите на него, люди, — призывал Гноссос. — Это Джордж Вашингтон.
Джек доверили остаться в машине наедине с Джуди. Хуан Карлос и Хефф стояли рядом.
— Где? — спросили они.
— Точно не знаю, но должен быть где-то здесь. Я его чувствую.
— Он всегда с тобой, Папсик. Толстый белый папаша.
— Брось, Хефф, зачем так сурово.
— Генерал Вашингтон, — воинственно произнес Хуан Карлос, прижимая к сердцу ковбойскую шляпу. — Я салютываую ему.
— Тьфу, — сказал Хефф, — фашист.
— Оцени архитектуру, добрый Хеффаламп. Какие четкие линии. И как они устремлены — как бы это сказать — наверх. Ну и вниз тоже. Дьявольская простота.
— Засунь ее себе жопу.
— Наше духовное наследие? Ты шутишь. Нашу гордость. Наше величие.
— Он был рябой.
— Но он ходил по воде, ломал целки и чего там еще.
— И таскал парик.
— Фасад, старина. Обманка для тори, тактический ход. — Гноссос прикрыл глаза ладонью, словно ослепленный сиянием высокого духа, безмолвно и смиренно отвернулся.
— Хватит, старик, сваливаем, а то не успеем на баржу.
— Доблесть и честь. Сечешь, что значит доблесть и честь?
— Чесь, — эхом откликнулся Хуан Карлос, едва не плача.
— Марта Вашингтон, мать и жена.
— Их, — сказал Хефф.
— Разве что Бэтмен милее сердцу американского мальчика.
Девушки кричали им что-то из машины, но Гноссос не унимался:
