разделываться с растениями, которые всё утро царапали ему лицо и руки.
Добравшись до конца долины, он уперся в высокий гранитный обрыв. Матт сверился с картой. Красная линия вела на вершину. Он никогда еще не взбирался так высоко. Матт поискал другую дорогу, но корявый комментарий был категорически беспрекословен: «Путь только сдесь. Ты справишся», — писал Тэм Лин. Матт долго смотрел на пыльные кусты, обрамлявшие невообразимо далекую вершину. У него закружилась голова. Хорошо еще, что не придется толкать перед собой Селию…
Матт переползал от трещины к трещине, от уступа к уступу, пока ноги не начали подкашиваться от усталости. В какую-то минуту — на полпути наверх — ему показалось, что больше он не сможет сдвинуться ни на дюйм. Он вцепился в гранитный выступ и обреченно подумал: сколько он сможет так простоять, прежде чем пальцы разожмутся сами собой? Тогда он упадет на острые камни. И умрет. С тем же успехом можно было сдаться врачам — пусть вырежут у него сердце. Какая-то тень на мгновение закрыла собой солнце, улетела и снова вернулась.
Над голым обрывом посреди бесплодной пустыни только одно существо может отбрасывать тень. Это парящий в небе стервятник. Матта захлестнула бешеная ярость. Она поднялась откуда-то из самой глубины души, словно лава в жерле вулкана. Как по волшебству, исчезли куда-то усталость и страх, осталось только яростное желание выжить. Он снова принялся карабкаться — от выбоины к выбоине, от ступеньки к ступеньке, пока наконец, задыхаясь, не вполз на вершину и не остался лежать там без сил, сам дивясь свершенному подвигу.
Матт поднял глаза на слепящее голубое небо и услышал, как, захлопав крыльями, развернулась на лету громадная птица. «Я победил тебя, мерзкий стервятник!» — крикнул Матт и улыбнулся. Эти слова прозвучали точь-в-точь как у Эль Патрона.
Матт отпраздновал победу бутылкой воды и пачкой печенья. Швырнул камнем в стервятника. Судя по карте, он прошел уже пять миль, и осталось еще примерно столько же. Солнце клонилось к западу, так что, наверное, до темноты он к границе не успеет. Впрочем, Матта это не особо тревожило. Еды у него достаточно, а после успешного покорения утеса настроение было прекрасным.
Он пошел вдоль гребня хребта. Идти стало намного легче, а внизу открывался чудесный вид. Тэм Лин положил ему в рюкзак небольшой бинокль, и Матт часто останавливался, чтобы посмотреть на Опиум. Вид на Ацтлан всё еще загораживали горы.
Матт видел длинные, ровные маковые поля и даже крошечные коричневые крапинки, которые могли быть группами работающих идиойдов. Он видел водоочистительную станцию и хранилища для провизии и удобрений. В самом центре ослепительно-зеленого лоскутка краснела черепичная крыша Большого Дома. У Матта засосало под ложечкой: это была скорбь.
И тогда, на вершине хребта Ахо, Матт дал волю слезам. Он плакал о Селии, запертой на конюшне, и о Тэме Лине, тоже запертом, но по-другому. Ни слезинки не уронил он об Алакранах и их добровольных рабынях Фелисии, Фани и Эмилии. Однако горько оплакал Эль Патрона, который меньше всех остальных заслуживал жалости, но был ему ближе всех на свете.
Он не мог отделаться от странного ощущения, будто Эль Патрон всё еще жив. Хотя в каком-то смысле так оно и было. Потому что остался жить он, Матт, а пока на свете существует Матт, Эль Патрон не исчезнет из этого мира.
Матт заночевал на вершине хребта. Недавние дожди заполнили водой впадинки между камнями, и в каждой расщелине зеленела медвежья трава. Там, где ветер нанес немного почвы, распустила свои оранжевые цветы пустынная мальва, и повсюду над поздно цветущими каменными розами[50] оглушительно жужжали пчелы.
Пустыня была полна жизни. Бесчисленные зверушки сновали, летали, копали норы, грызли траву, перекликались… Из невидимых впадин с водой квакали лягушки. Заметив парящего в небе полосатого ястреба, пронзительно заверещала кустарниковая белка. Пересмешник уселся на ветку мескитового дерева и исполнил все песни, какие Матт уже слышал, а в придачу сочинил кое-что новенькое. В предзакатном солнце паслись среди кустов белохвостые олени. Крупный самец потерся рогами о дерево: может, для того, чтобы заточить их, а может, они у него просто чесались — Матт не знал. Высоко задрав хвосты и уткнувшись в землю длинными гибкими носами, деловито промчалась стайка коати.[51] Матту не было страшно, хотя такого изобилия животных он не видел даже во время прогулок с Тэмом Лином.
Но сильнее всего поразила Матта музыка дикой природы. Примерно так же действовала на него игра на пианино, когда мальчику становилось страшно и одиноко. Музыка уносила его в другой мир, полный дивной красоты, и в этом мире его не могли настигнуть ни разочарование, ни ненависть, ни смерть.
Он долго стоял, глядя на далекие огни Опиума. Огней было немного. Большой Дом окружало море непроглядной мглы. Фабрики, склады и бараки для идиойдов скрывались в темноте. Воздух был неподвижен — наверное, сегодня идиойдов выгнали спать в поле… С далекой равнины не доносилось ни звука. Казалось, что внизу расстилается не настоящий пейзаж, а искусно нарисованная картина. Неподалеку заухала сова, неумолчно стрекотали цикады. В горах было темнее, чем на равнине, но они были настоящими, живыми.
Матт хорошо выспался и наутро чувствовал себя сильным и отдохнувшим. Опиум скрывался в белесой дымке, как часто бывало осенью. Внизу не было видно ничего, кроме густого тумана, стелющегося до самого горизонта.
Последний раз взглянув на карту, Матт пошел по тропе. Она вилась то вверх, то вниз, постепенно поднимаясь к перевалу между двумя вершинами. Неожиданно с одного из высокогорных лугов послышался стук, как будто кто-то ударил битой по бейсбольному мячу. Странный звук повторялся снова и снова. Кто может играть в бейсбол здесь, в горах, где вместо зрителей — только ястребы да стервятники?!
Матт подошел поближе. Теперь звук стал похож на треск спелых арбузов, если их хорошенько стукнуть друг о друга. Матт осторожно выглянул из-за куста и увидел двух горных баранов. Они бодались, будто пара фермерских грузовиков: сталкивались лбами, отскакивали и трусили в разные стороны. Потом разгонялись и сталкивались снова. Неподалеку среди камней паслось несколько самок. Они даже не смотрели на самцов, словно происходящее их совершенно не касалось. Матт громко рассмеялся. Бараны тут же кинулись врассыпную, громадными прыжками перескакивая с камня на камень.
Приближаясь к расщелине на вершине горы, Матт услышал еще один непонятный звук. Он был похож на треск дров в печи у Селии. Шум раздавался всё громче, и вскоре Матт начал выделять из него отдельные звуки: рокот машин, рев автомобильных сигналов и даже — трудно поверить! — музыку.
Миновав перевал, он словно попал в другой мир. Внизу лежали всё те же безмятежные горы, где над зелеными долинами среди скалистых отрогов бесшумно парили ястребы. Но за горами бурлила сумятица заводов и небоскребов. Паутинки шоссейных дорог тянулись не только по земле, но и широкими спиралями взлетали к высоченным зданиям. В воздухе сновали тучи гравилётов. Дома тянулись, насколько хватало глаз, но видно было недалеко, потому что горизонт терялся в грязной коричневой дымке. Именно отсюда доносился гул, лязг и грохот. Матт сел на тропу и крепко задумался.
Так вот, значит, какой он — Ацтлан. Такого Матт и представить себе не мог. Все свои знания он почерпнул из рассказов Селии о
Солнце поднялось уже высоко. Матт достал из рюкзака шляпу, заботливо положенную Тэмом Лином, и нахлобучил на голову. «Как могут люди жить среди
Матт вернулся на луг, где недавно бодались горные бараны. Позавтракал вяленым мясом и сыром. Здесь оставаться нельзя. Дождливый сезон в горах Ахо длился недолго, и Матт хорошо знал, что маленькие лягушачьи лужицы скоро пересохнут.
