положением владелицы контрольного пакета акций «Монтевидео, инкорпорейтед» и приказать Артуру Шиллеру отстранить меня от работы над сценарием. Но она пока не была готова к этому, хотя, боюсь, сегодня утром испытывала такой соблазн.
После бурного обсуждения я была не в состоянии сразу же приступить к написанию сцены, которая обещала стать по-настоящему хорошей, поскольку решительно придерживалась своей сценарной линии. Но сейчас я испытывала слишком сильное напряжение, оказавшись вовлеченной в утренние дебаты.
Мне было необходимо как-то направить свою работу в нужное русло. Так что вместо того, чтобы устремить взгляд на чистый лист бумаги, вставленной в машинку, я решила прокатиться на Паше. Я потрепала его по холке, когда он стремительно выскочил в ворота, которые открыл передо мной усмехающийся садовник. Конь фыркал и, казалось, хотел пуститься галопом, но я удержала его, и он пошел быстрой рысью. Мы благополучно проехали по посыпанной гравием дорожке и между деревьев, постепенно привыкая друг к другу. Великолепный, с глянцевой шкурой гнедой жеребец был немного тяжеловат по американским стандартам, но во всем остальном вполне соответствовал описанию Брюса Монро.
Мне приходилось все время контролировать его в стремлении освободиться от неволи конюшенного двора. В конце концов, опасаясь поранить его чувствительный рот, я предоставила ему почти полную свободу, только чуть придерживая, чтобы он не слишком возбудился. Но Брюсу следовало предупредить меня, насколько он быстрый, так как Паша стремительно бросился вперед, словно участник дерби в Кентукки.
Должна признаться, что не только он наслаждался бегом. Я с восторгом ощущала мощь и скорость лошади, встречный ветер бил мне в лицо, волосы развевались. Затем неохотно заставила его замедлить бег, и тогда он радостно, словно теленок, побежал ровным аллюром.
Я испытывала смущение, спускаясь в конюшню. Мне не хотелось просить Симону одолжить одежду для верховой езды после нашей утренней стычки, поэтому я отыскала джинсы в большом чемодане, который Пьетро Дакарди привез мне из Илуачи. Вместе с парой ботинок мое одеяние оказалось вполне пригодным, хотя и не совсем таким, какое носили самые модные всадницы в этом сезоне.
Конюх подобрал мне английское седло, полагаю, то, которым пользовалась Симона. Я лично предпочла бы ковбойское седло и длинные стремена, но, поскольку умела пользоваться обоими седлами, для меня это не имело большого значения.
Мы поднялись по склону между рассеянных сосен. За гребнем длинный, покрытый травой крутой склон пересекала тропа и спускалась к краю утеса, где припадали к земле не защищенные от ветра деревья. Трава с этой стороны полуострова еще не просохла после ночного тумана. И над водой залива и росшими вокруг него деревьями все еще висела дымка, хотя было уже позднее утро. К тому же с этой стороны было холоднее. Это напомнило мне о том, что здесь не Калифорния, а подступы к Канаде, где весна только-только нарождалась среди морозов и снегов мрачной зимы.
Паша фыркал, словно и он ощущал тот же холод, что и я, и явно проявлял желание повернуть назад и вернуться на другой, более теплый склон. И я, наверное, повернула бы, но сквозь дымку увидела красный автомобиль с откидным верхом, припаркованный на узкой тропе рядом с деревьями. Я мельком заметила какое-то движение среди деревьев, и любопытство побудило меня, пришпоривая Пашу, заставить его спуститься вниз.
Я вспомнила, что в день моего приезда Тони Ранд говорил об автомобиле с откидным верхом. Там внизу мог быть Тони. Я вспомнила его голос, его лицо и единственную белую прядь среди черных волос, припомнила его медленные, ленивые жесты, его необычайную откровенность и наш разговор о его живописи. Теперь, когда я больше узнала о нем, он стал мне понятнее. Я направила Пашу туда, где росли деревья и расстилалась дымка. Нет, это была больше, чем дымка, — густой туман, спускающийся с гор. Сквозь него я не могла рассмотреть ни другого берега залива, ни рыбацкой деревушки. Подъехав поближе, я рассмотрела, что на краю утеса растут буки, низкорослые, деформированные ветром деревья. В бурю они, наверное, хлестали воду залива с востока на запад. Со своими просоленными серо-зелеными кронами, склонившимися к западу, они росли часто и подпирали друг друга, словно многоквартирные дома в городских трущобах.
В плохую погоду здесь, наверное, очень уныло, подумалось мне. Неприятное место, где ветер завывает в кронах деревьев, а тяжелые волны бьются о камни внизу, разбрызгивая вверх по склону соленую пену.
Я направила коня мимо автомобиля, оглядываясь вокруг и ощущая какое-то странное, необъяснимое волнение, которое как я себя уверяла, никак не было связано с мыслью о том, что я могу снова увидеть Тони Ранда. Тропа справа от меня спускалась к утесам, проходя через более редкие деревья. Паше все это совершенно не нравилось. Опустив голову, он фыркал, глядя на грязную землю, и пытался повернуть назад. Он явно опасался поскользнуться, так что мне пришлось соскочить с седла, похлопать коня по крупу и дать ему кусок сахара, чтобы как-то задобрить. Тогда он дружелюбно последовал за мной, тыча мордой мне в карман, как бы прося еще сахара и мешая идти; он был прав, не доверяя скользкой тропе, а я пару раз чуть не упала из-за его подталкиваний.
Но наконец мы вышли из зарослей буков. Далеко под нами простиралось море, а край утеса порос жесткой травой. Паша снова тихо фыркнул и вскинул голову. Уши его настороженно дрогнули, когда он посмотрел направо, в сторону от того пути, куда вела нас тропинка. Я быстро повернулась и тоже посмотрела туда, застыв так же неподвижно, как он.
Мужчина в вельветовых брюках и ветровке стоял на самом краю утеса, пристально вглядываясь в море и в отталкивающие зубцы камней далеко внизу под собой. Это был Тони Ранд. В его неподвижности и сосредоточенном изучении камней и моря было что-то пугающее. Что-то нездоровое и страшное, будто он… Он стоял так близко к краю…
— Тони! Тони…
Слова невольно сорвались с моих губ. И будто тоже почувствовав надвигающуюся трагедию, в ту же секунду, когда я окликнула Тони по имени, Паша поднял голову и тревожно, пронзительно заржал.
Я поспешно сделала шаг вперед, уверенная в том, что Тони Ранд готов броситься с утеса. Он вздрогнул при звуке моего голоса и, когда конь заржал, повернулся к нам. На мгновение он покачнулся над бездной, но удержался. Теперь он был в безопасности и направился в нашу сторону.
Я стояла рядом с лошадью и ждала его там, где тропа выходила из-под буков. Мне бросились в глаза его сильная бледность и морщинки на лице, и в голову пришла странная мысль, что мне хотелось бы увидеть его улыбку, что он стал бы намного красивее, если бы удалось заставить его улыбнуться.
— Привет, Маделин, — бросил он. — Вы снова заблудились?
— Нет. Я увидела вашу машину, и мне стало интересно, кто тут может быть. На мгновение мне показалось, что вы…
— Вам показалось, что я?..
— Вот-вот упадете. — Я усилием воли попыталась удержать его взгляд, мне это удалось, но он неожиданно почти с виноватым видом опустил глаза.
— Вы напугали меня, — словно защищаясь, произнес он и добавил: — Я стоял близко к краю, когда вы окликнули меня, и повернулся слишком быстро, а затем увидел вас, стоящую рядом с Пашой.
— Вы знаете Пашу? — удивилась я.
Он кивнул и потрепал коня по холке.
— Мы с Пашой старые приятели, — тихо произнес он. — Когда еще была жива жена, она объезжала его для Монро. Я хотел его ей купить, но Монро не продавал. Когда вы меня окликнули и я увидел вас рядом с Пашой… И мне… да, мне показалось, что время повернуло вспять и вернулось на четыре года назад.
Мне удалось скрыть смешанные чувства, которые его слова пробудили во мне, и я с беспечным видом произнесла:
— Весьма польщена! Тереза… ваша жена была такая красивая.
— Не красивее, чем вы. Хотя вы очень отличаетесь от Терезы человеческими качествами…
— Боюсь, я всего лишь еще одна блондинка. — Я взглянула на него, испытывая неловкость. — Которой к тому же лучше как можно скорее вернуться назад, если она надеется сегодня поработать.
— Над сценарием?
— Да, над сценарием. Помните, вы сказали, что публика все еще любит банальности? Ей понравится, если Симона сможет сыграть главную роль так, как мы ее планируем.
