объявятся. Мы с профессором разговаривали как-то по телефону и, прощаясь, согласились, что было бы неплохо поддерживать отношения. Возможно, на этот раз так и будет (в конце концов, я могу взять инициативу на себя).
Пару недель назад я хотел одного: побыстрее уехать из Линкольна. Теперь, насидевшись в своей детской спаленке, где мои контакты с внешним миром были сведены к созерцанию сериала «Закон и порядок» по каналу НЮ-1 в четыре часа пополудни (контакты с Анной, Даной, матерью и Виком не считаются), я вдруг подумал, что готов дать руку на отсечение, лишь бы только снова там оказаться. Это, однако, все эмоции, а эмоции, особенно такие сильные, быстро проходят.
ЧЕМОДАН
Да будет благословен Тот, кто являлся роду человеческому под видом стольких метафор.
Когда Идриси покинул Сицилию, его собрание насчитывало пятнадцать предметов. Поскольку я собираюсь произнести короткую речь в свою защиту, то не могу не упомянуть в этой связи и о шестнадцатом. Скажем, это был джутовый мешок Омара Иблиса. Тут, однако, надо иметь в виду, что вещи из джута, за исключением тех редких экземпляров, которые специально сохраняются, не обладают достаточной прочностью, чтобы пережить тысячелетие. В таком случае остается предположить, что джутовый мешок как таковой являлся лишь воплощением идеи путешествия, идеи о жажде перемены мест. Поэтому мы имеем полное право назвать шестнадцатым предметом чемодан, в который мы с Тону сложили пятнадцать артефактов, хранившихся в доме у Яна. И давайте добавим к этому еще один предмет — билет на самолет. Тону показал мне его в тот самый момент, когда в мою дверь постучал Пол. Билет в один конец, в салон первого класса. К нему прилагался конверт, набитый деньгами, которых вполне хватило для безопасного перемещения чемодана и моей скромной особы в некое секретное место.
Предпочитаю говорить об этом в пассивном залоге, поскольку меня не оставляет чувство, что я весьма активно эксплуатировала и использовала Пола. Пассивный же залог создает иллюзию, будто все это происходило волею судьбы. Ведь Пол был такой хороший мальчик (надеюсь, им и остается). Просто слишком молодой — ему едва исполнилось двадцать три, а в этом возрасте большинство людей не представляют интереса, поскольку только еще начинают приобретать необходимую глубину и значительность.
Мы встретились с Полом вскоре после того, как я помогла одному человеку убить другого. Я помогла обладавшему даром убеждения незнакомцу убить человека, который, если взглянуть со стороны, находился под моей опекой уже около года. В этой связи я очень переживала и считала себя негодяйкой. Мальчик появился у моего порога совершенно неожиданно, словно ниоткуда; он хотел говорить с мной и проявлял неподдельное внимание. Не скрою, оно мне льстило. Тем более он всячески давал мне понять, что я представляюсь ему чрезвычайно привлекательной женщиной. Все получалось у него так естественно и я невольно сама в это уверовала, что тоже было очень приятно. Я тогда особенно нуждалась во внимании и понимании. Мне было необходимо утвердиться в мысли, что я вовсе не исчадие ада или чудовище в человеческом образе. Я хотела обрести уверенность, что мои поступки не сделали из меня отщепенку, не достойную находиться в обществе порядочных людей. Мало того, мне требовалось, чтобы кто-то убедил меня в этом. Вот кем был для меня Пол: моими костылями, временной опорой, в которой я так нуждалась. Мне бы очень хотелось перед ним извиниться, но исходя из тона его послания, я сомневаюсь, что он прислушается к моим словам. Впрочем, рано или поздно он преодолеет и свое чувство ко мне, и свои обиды, и забудет обо всем. Ибо сказано: «Все проходит, пройдет и это».
Теперь поговорим об алчности. Этот грех имеет на своем счету множество жертв. Я сказала Полу, что Ян вел скромную, простую жизнь. В определенном смысле так оно и было — он носил дешевую одежду, ездил на куче ржавого хлама и владел небольшим домиком, где на первый взгляд не было ничего, кроме книг и пыли.
Помимо меня, единственным человеком, с которым он общался, был бармен, обитавший в одном из небольших городков по соседству. По словам Тону, алчность этого бармена даже превосходила алчность Яна и служила своего рода источником вдохновения для последнего. Тону сказал мне, что Эдуард — так звали бармена — считался в Советском Союзе крупнейшим контрабандистом и был тайно переправлен в США, штат Коннектикут, специально для того, чтобы помочь Яну собирать артефакты из коллекции Идриси. Убедившись, что орудовать в Коннектикуте куда легче, чем, к примеру, в Москве, этот человек развил здесь бурную деятельность сверх всякой программы: стал разыскивать и обхаживать богатых клиентов, постоянно говорил, сколько у него денег и какие невиданные перспективы сулит богатство в этой стране. Наслушавшись этих разговоров, Ян стал мыслить в том же ключе. И не только мыслить, но и говорить об этом, а также часто выпивать в компании Эдуарда. В это время начали циркулировать слухи, что «Изумрудные скрижали» найдены и за хорошие деньги можно воспользоваться благотворным воздействием, которое они оказывают на человеческий организм. Коллеги Тону, действуя под вымышленными именами, навели справки на этот счет и, к своему большому удивлению, выяснили, что слухи распускают отнюдь не шарлатаны, стремящиеся нажиться на смутных знаниях об «Изумрудных скрижалях». Как оказалось, все ниточки тянулись к Яну.
То, что говорил Тону о Яне и его намерениях, связанных с незаконным использованием «Изумрудных скрижалей», было абсолютной правдой, но он не мог доказательно обосновать необходимость его ликвидации. Тем более я не видела никакой возможности убедить в этом Пола. Если разобраться, Пол, по существу, ничего о Яне не знал и никогда с ним лично не общался. Ян никогда не щупал его, не благодарил за еду, глядя с вожделением, не разговаривал с ним о порнографических фильмах, не заставлял слушать свои бесконечные глупые рассуждения о всемогуществе денег и пользе проституции. Конечно, все это не может служить оправданием его убийства, но теперь, в ретроспективе, я понимаю, что мне не следовало отзываться о нем лишь в положительном ключе. Думаю, все дело в том, что я пожалела его с первой нашей встречи, когда по-соседски отправилась знакомиться и увидела, как он, старый и немощный, курит трубку, сидя на продавленной кушетке в загаженной комнате, где пахло пылью и старостью. И чем дольше я с ним общалась, тем большую жалость испытывала, несмотря на все его грубости и фамильярность. Полагаю, он напоминал мне моего старого сварливого отца, от которого из-за вздорного характера отказалась собственная семья. Отец тоже жил в одиночестве, недобрым словом поминая своих домашних. Как бы то ни было, я решила, что старческая распущенность и похотливость Яна — своего рода крест, который мне надлежит нести по воле судьбы.
Тону помог мне осознать, что эти черты характеризуют Яна как ужасного человека, способного на вселенское зло. Я бесконечно благодарна Тону, который передал мне так много знаний о людях и мире — практических и отвлеченных, очевидных и эзотерических. Думаю, он тоже хорошо ко мне относится и я ему нравлюсь. Не в сексуальном смысле — эта часть бытия, похоже, его не интересует, — а просто уважает меня за ум и способность искренне верить. Ну так вот: в один прекрасный день я, сделав для Яна кое-какие покупки, осталась у него, чтобы сварить суп, который потом и ела вместе с ним за компанию. Все это время Ян повествовал о всевозможных негодяях, своих бывших знакомых, которые незаслуженно преуспели в жизни, не обладая и тысячной долей его, Яна, знаний об этом мире. Я принесла с собой бутылку бренди, и мы за разговором ее выпили — большую часть, естественно, Ян. Когда он задремал, я выплеснула остатки супа за порог, вымыла тарелки и ушла. От меня требовалось одно: не запирать дверь на ключ, — что я и сделала.
Но так казнилась, что в ту ночь совершенно не могла спать. Я пыталась забыть содеянное, пыталась молиться, но ужасное чувство вины продолжало глодать меня изнутри. И тогда я поднялась с кровати, вышла из дома и отправилась к платному телефону-автомату, находившемуся у универсального магазина Арлисса. Оттуда я позвонила в полицию графства Нью-Кендал и сообщила дежурному, что Ян Пюхапэев умер. После этого вернулась домой, забралась в постель и мир сомкнулся вокруг меня, словно гигантский глаз, — я уснула.
