– Если захотите спросить меня еще о чем-нибудь, надеюсь, вы дадите мне знать? – Ренальда сомкнул зубы в учтивой улыбке.
Дойдя до двери, Брайант обернулся и снова оглядел комнату. Это была святая святых Ренальды. Голые стены, стеклянный кофейный столик, письменный стол красного дерева, кремовые шторы. Ни фотографий, ни стенных украшений, ни бумаг. Ничего, что свидетельствовало бы о личности хозяина. В семье произошел раскол, и его хватило, чтобы заставить человека скрывать свои чувства.
– Я распоряжусь, чтобы вас держали в курсе дела, коль скоро наша информация подтвердится. – Он замолчал, задумавшись. – Вы близки со своей матерью, мистер Ренальда?
– Моя мать умерла, но – да, мы были очень близки.
– И полагаю, ваши отношения с братом…
Ренальда оборвал его:
– Не вижу причин пускаться в детали личного свойства, если только меня не обвиняют в преступлении.
– Простите, я раздумывал вслух, это плохая привычка. – Брайант улыбнулся, откинув челку с высокого лба. – Не нужно меня провожать.
– Мистер Брайант. – Андреас Ренальда развернулся, чтобы встать к нему лицом. – Я предпочел бы, чтобы в будущем всю информацию о компании вы получали напрямую от меня. Это избавит вас от необходимости телеграфировать в Цюрих.
Говоря это, Ренальда не переставал улыбаться, но, покинув здание, Брайант не мог отделаться от ощущения, что в словах грека звучала угроза.
32
Проклятый род человеческий
В следующие пять десятилетий у обоих детективов вошло в привычку прогуливаться вдоль южного берега Темзы на закате, от здания парламента до Блэкфрайарз, а если выдавалась особенно хорошая погода, то и до Тауэрского моста. Позади него, ближе к устью, река разливалась слишком широко для переправы.
Они спорили о психологии преступников, без конца пересматривая свои умозаключения, но порой, когда небо опускалось ниже и на зданиях вдоль набережной тускнели краски, говорили о женщинах, любимых и потерянных, о намеченных и несостоявшихся планах, об абсурдных идеях и нереализованных мечтах; часто они просто гуляли, храня умиротворенное молчание, дыша свежим воздухом, подставляя лица солнцу.
В такие дни они расспрашивали друг друга о городе, который, несмотря на все его недостатки (а их число все росло), по-прежнему любили больше других. Второй раз они вышли на реку в четверг, 14 ноября 1940 года, и именно Джон Мэй первым задал вопрос, заложив тем самым традицию на все последующие годы.
– Посмотри сюда. – Мэй указал на поврежденный купол собора Святого Павла, позади которого тлел огонь, напоминая отдаленную линию леса. – До сих пор стоит.
– Пока стоит, – с грустью ответил Брайант. – Большая часть книжных магазинов на Патерностер-роу сожжена. Еще ребенком я провел там много счастливых часов, просматривая книжки.
– Спорим, ты не знаешь, где можно увидеть второй собор Святого Павла, его точную копию в миниатюре.
– Между прочим, знаю, – ответил Брайант, щеголявший в этот день зонтиком с серебряным набалдашником, подарком своей домоправительницы. – В часовне Святого Павла есть большая деревянная модель.
– Я имел в виду другой, – сказал Мэй с ухмылкой. – Мы только что шли мимо него. Сдаешься?
– Ну, твоя взяла, старина.
– Его держит в руках одна из бронзовых женских статуй на мосту Воксхолл.
– Никогда не знал об этом.
– Покажу тебе в следующий раз.
Брайант остановился и посмотрел на воду, делая вид, что наблюдает за лодкой, но Мэй догадался, что он переводит дыхание. Впервые он заметил это, когда они вместе взбирались по лестнице в театре. К тому моменту, как оба достигли лестничной площадки, его напарник запыхался и постарался это скрыть. Взял сумасшедший темп, отказавшись от передышки.
– Две непонятные смерти, первая – без свидетелей, вторая – на сцене, в присутствии нескольких людей. Убийствам предшествует насилие, Джон. На них не идут просто так. Это бессмысленно.
– А должен ли быть смысл? – добродушно спросил Мэй. – Возьми мисс Капистранию. Тот, кто ее убил, должно быть, стремился ее унизить, лишив ног подобным способом. Что касается Сенешаля, вероятно, убийце выпал шанс, и он им воспользовался.
– Не выяснив мотива, мы не располагаем ничем. Нет показаний свидетелей, не к кому постучать в дверь, некого допросить, кроме труппы и персонала театра. Допросы, протоколы, которые я свалил на Бидла, пока что чуть ли не самые безрезультатные из всех, что мне доводилось проводить. Перед нами убийца, который хочет неизвестно чего, паникует, ему все равно, на кого нападать. Ненавижу, когда нет ниточки, за которую можешь ухватиться.
– Тем не менее одна налицо, – ответил Мэй.
– Будь я проклят, если могу ее определить.
– Неужели ты не заметил? Он нападает лишь во время воздушных налетов. Один был приблизительно в то время, когда убили Капистранию, другой – прямо перед тем, как упал глобус, а третий – прошлой ночью, когда его спугнула мисс Трэммел. Кроухерст этим утром осмотрел всю крышу, пока ты был в Виктории, и абсолютно ничего не нашел. Возможно, он способен проникать в театр лишь во время затемнения или когда на улицах никого нет. Судя по описанию Бетти, люди, вне всякого сомнения, заметили бы его, разгуливай он средь бела дня.
– В этом ты прав, – согласился Брайант. – Вчера поздно вечером дул сильный ветер?
– Не помню. Это легко проверить. Почему ты спрашиваешь?
– Просто пришла одна идея насчет нашего призрака, проходящего сквозь стены. Давай куда-нибудь спрячемся, что-то мне не нравятся эти облака.
Дождь просачивался в стальные желоба и стучал по водосточным трубам. Тусклое и безжизненное небо словно окончательно отреклось от лежащего под ним мрачного мира. Кафе внизу, под кирпичными сводами железной дороги, проходящей по мосту Ватерлоо, похоже, было закрыто, пока они не заметили, что внутри горит слабый свет.
– В детстве я верил, что у плохих людей всегда находится мотив. Теперь начинаю думать, что поведение преступника непостижимо, – произнес Брайант, безутешно размешивая чай. – Всегда находились индивидуумы, склонные к убийству. Они действуют методично, но нелогично. Возьми Криппена, Уэйнрайта, Сэддона, Джека-потрошителя: ими движет не потребность уничтожить как можно больше людей, а аномальные импульсы. А ныне мир и вовсе превратился в нечто иррациональное. Вот почему методы расследования Шерлока Холмса больше не работают: отсутствует логика. Система ценностей, которую нам привили в тридцатые годы, весьма относительна. От стоической формулы «бизнес несмотря ни на что» так и веет безумием.
– Не понимаю, как ты можешь так думать. – Мэй протер рукавом небольшой участок окна и наблюдал за потоками тусклого дождя, скользящего по улице, как бумажные японские ширмы. – На протяжении всей истории человеческая натура остается неизменной. По-прежнему задаются старые как мир вопросы. Медея, Эдип – мы не можем добавить ничего нового к тому, что уже открыли греки. Если ты веришь в то, что наше знание несущественно, зачем ты стал детективом?
– Думал, смогу стать полезным, если, конечно, сумею доказать это Давенпорту и министерству внутренних дел. – Брайант аккуратно отложил в сторону чайную ложку. – Ясно, что у тебя есть другие интересы, кроме работы. Не уверен, что они есть у меня. Я думаю над тем, что творится вокруг, пока мозги
