не начинают плавиться.
– Тогда найди, на чем еще сконцентрироваться. Если в твоей жизни нет другой цели, кроме работы, надо ее придумать.
Казалось, Брайант его не слышит. Он рассеянно жевал сдобную булочку с изюмом и цукатами.
– Ты когда-нибудь бывал на рынке Лоуэр-Марш утром в будний день? Там полно стариков. Половина еле ходит, и многие одиноки. Это напоминает английское побережье зимой. Все такие продрогшие и болезненные, будто их уже коснулась смерть. Удивляюсь, как им не надоедает жить среди такой разрухи. Это своего рода мужество, и не уверен, что оно было бы у меня, окажись я в их шкуре. Когда война кончится, наше поколение тоже назовут потерянным.
– О, это уж слишком. Не стоит все время торчать в отделе. Слушай, а ты не думал серьезно сойтись с кем-нибудь? Поверь, это здорово помогает.
– Меня больше не тянет на интимную близость. Есть вещи более скрытые, более глубокие. Знаешь, у меня за спиной шушукаются. Считают меня невыносимым. Ждут, когда нам откажут в финансировании. Уж тогда они вдоволь посмеются. Я ни с кем не дружу.
– Ерунда, Артур. Сержант Фортрайт сказала мне, что у тебя масса друзей, тебе помогают люди, которые ни с кем другим и говорить не будут. И даже близко не подойдут. – Он слышал, что Брайант консультировался с медиумом из Дептфорда Эдной Уэгстафф, чья квартира заставлена чучелами полосатых кошек. – Наоборот, судя по всему, ты дружишь с теми, кого многие обходят стороной.
– Ты сможешь адаптироваться к времени, Джон. А я двигаюсь в противоположном направлении. Когда мне было семь, я зачитывался Платоном и Аристотелем. В пятнадцать осилил «В поисках утраченного времени» на французском. Теоретическое образование – это беда. Конечно же, оно удерживало меня от отношений с прекрасным полом. Фортрайт – единственная женщина, с которой я чувствую себя легко, да и то потому, что скорее воспринимаю ее как мужчину.
– Наверное, тебе стоит попить что-нибудь тонизирующее, для нервов. – Положив широкие ладони на холодную поверхность пластика, Мэй разглядывал коричневое настольное покрытие.
– Чего я только ни перепробовал. Отделу поручают трудновыполнимые задания, а для чего? Для того, чтобы он оставался в сторонке. Проще свалить на сторону проблемные дела, чем объяснить министру внутренних дел, почему они не расследуются. Мы для государства – предохранительный клапан.
– Считаешь расследование убийства пустой тратой времени? – спросил Мэй. – Отнюдь, мы могли бы достичь больших успехов, если бы научились применять на практике твои идеи. Все эти твои связи с медиумами, ясновидцами, ведьмами, оккультистами… По-твоему, они на самом деле могут быть полезны?
– Ровно настолько же, насколько полезен любой рационально настроенный человек, который когда- нибудь может стать судьей и приговорить к смерти невиновного. Если мы собираемся руководить отделом вместе, то тебе придется хотя бы частично согласиться с моими методами, в противном случае ты никогда их не одобришь.
– Я всегда доверяю твоей интуиции, Артур, даже когда не понимаю тебя.
– Я уже не верю в исконную доброту людей, Джон, да и поначалу не очень-то верил. Ты христианин?
– Меня им воспитали. Не знаю, во что верить теперь. Уверен, у тебя появилась теория насчет театра. Почему ты мне не расскажешь?
Брайант собрался было ответить, но передумал.
– Это трудно объяснить. Мне кажется, нам бросают вызов. Я все время возвращаюсь к греческим богам, к тем изощренным способам, которыми они мстят людям. Нас избрали, дабы убедиться, что что-то случилось, но я не знаю что. На крыше «Паласа» стоит фигура греческой богини, ты заметил? Прямо на шпице, смотрится хрупкой, а сохранилась, несмотря на бомбардировки; не понимаю, почему ее не снимут. Не могу определить, что это за богиня, но есть в этом что-то весьма странное. Убежден, что кто-то играет в жестокие игры.
– С какой целью?
– Пока не знаю. Либо стремясь перевести расследование на деятельность «Триста интернешнл», либо взять измором театральную компанию. А может быть, убийца просто не может с собой совладать. Что вдохновляет его на кровавые расправы? Откуда нам знать?
– Мы можем предпринять множество практических мер, – предложил Мэй. – Начнем с того, что укрепим охрану, установим постоянное дежурство. Надо быть построже со Стэном Лоу, парнем у выхода на сцену. Как ты думаешь, он нас послушается?
– Должен послушаться. Они все должны. Ведь мы уполномочены правительством, да ты и сам выше шести футов. – Брайант оживился. – Наверное, стоит поговорить с Давенпортом, чтобы нам выделили сотрудников из другого подразделения. Когда меня брали в отдел, обещали двадцать человек. И вот уменьшили до шести, двое из которых – констебли.
– Давай закончим допросы, чтобы Бидл мог проверить, нет ли в их историях чего-нибудь аномального. Ранкорн и Финч могут связаться с Ламбетом и обобщить результаты оставшихся судебных экспертиз. Надо выявить все возможные пути в здание и убедиться, что непосредственно перед убийством Сенешаля никто не входил в театр.
Брайант извлек из кармана пальто флорин и положил на стол. Он восхищался тем, как Мэй строил планы, рационально раскладывая все по полочкам.
– Итак, что ты вынес из встречи с управляющим «Трехсот»? – спросил Мэй, когда они вышли на улицу.
– Пришел к выводу, что его стоит опасаться. – Брайант раскрыл зонт и поднял его над головой. – Не хотел бы я оказаться в числе его врагов. Но есть в нем некий зловещий шарм.
– Что ты имеешь в виду?
– Не знаю. Какой-то он необычный человек. Стоит покопаться в его подноготной. Безусловно, запрашивать информацию из Греции бесполезно, но старый друг моего дяди пару лет проработал в Афинах корреспондентом «Таймс». Я ему позвоню. Не хочешь вечером сходить куда-нибудь выпить?
Мэй взглянул на часы.
– Извини, Артур, вечером я занят. Снова встречаюсь с Бетти. Она еще в шоке и не хочет проводить вечер в театре.
– О, хорошо. – Он фыркнул и смотрел на воду, пока они пересекали мост. – Ну а мне придется вернуться в «Палас», сделать внушение Лоу.
– Да не надо тебе туда ходить, – сказал Мэй, чувствуя свою вину. – Послушай, присоединяйся к нам вечером.
– Нет, все нормально. В любом случае мне надо забрать свои записи.
Мэй наблюдал за тем, как Брайант повернулся и зашагал назад вдоль набережной, наклоняя вниз зонт, когда обходил лужи. Таким он ему и запомнился – вечно шагающим вперед и одиноким.
33
Ничем не хуже других
«Всегда впереди, всегда одинокий, – подумал Мэй. – Будь я только с самого начала подружелюбнее…»
Он снова сосредоточил внимание на вышедшем на пенсию патологоанатоме.
– Я еще не закончил. Мне ведь восемьдесят четыре, – продолжил Освальд Финч. – У меня замедленная реакция. Когда доживаешь до такого возраста, кажется, будто все остальные катаются на роликах.
– Я понимаю, Освальд, – настаивал Мэй, – но к этому времени ты уже должен был отобрать большую часть неповрежденных материалов.
– Из здания-то мы их вынесли… Это ведь не моя работа, ты понимаешь. Я здесь просто потому… ну, мне интересно выяснить, что случилось. – Он распахнул дверь кабинета, где хранились улики. – Никому не
