Эпилог
Читателям, кому хоть что-то известно о том, кем стала манчестерская новорожденная, не надо разъяснять, насколько далеко это сочинение от исторического романа. Кажется, ее подлинное рождение состоялось за два месяца до событий моей истории — двадцать девятого февраля 1736 года. По правде, я ничего не знаю об ее матери и почти ничего об иных персонажах, реальных исторических личностях, таких как Лейси и Уордли. Кроме имен, в остальном они плод воображения. Вероятно, существуют книги и документы, которые поведали бы о малоизвестных мне исторических условиях, но к ним я не обращался и даже не удосужился их отыскать. Повторяю: это куколка, но вовсе не попытка воссоздать историю в фактах и языке.
К точной и тщательно документированной истории я питаю глубокое уважение хотя бы потому, что ей посвящена часть (очень скромная) моей жизни; но в сути своей история — научная дисциплина, которая в целях и методах чрезвычайно отлична от беллетристики. На этих страницах я лишь раз упомянул Даниеля Дефо (скончавшегося в 1731 году), что есть никудышное выражение моего восхищения им и любви к нему. «Куколка» — никоим образом не подражание Дефо, ибо он неподражаем. Счастлив признаться, что следовал глубинным ходам и целям его произведений, как я их понимаю.
Убежденный атеист вряд ли посвятит свое творение одной из форм христианства. Тем не менее этот роман отчасти создан в знак очень большой симпатии к «Объединенному обществу верующих во второе пришествие Христа», основанному Анной Ли и больше известному как «трясуны». Думаю, для большинства слово «шейкер» («трясун») означает лишь мебельный стиль и чрезмерное пуританство, смахивающее на крайний аскетизм монашеского ордена вроде цистерцианцев. Ортодоксальные богословы презирают наивность доктрины трясунов, ортодоксальные священники — фанатизм, ортодоксальные капиталисты — коммунистичность, ортодоксальные коммунисты — суеверность, ортодоксальные сенсуалисты — отрицание плотского, ортодоксальные мужчины — агрессивный феминизм. Но мне они кажутся одним из самых пленительных (и пролептических) эпизодов в долгой истории протестантского раскола.
Не только по причинам историческим и социальным. В идеологии и богословии секты (взять хотя бы утверждение, что без женской составляющей Троица не может быть Святой), ее странных ритуалах и удивительной бытовой находчивости, богатом метафорами языке и изобретательном использовании музыки и танцев есть что-то общее с отношениями вымысла и действительности. Мы, писатели, тоже требуем от читателей фантастической веры в несообразное обычной реальности и абсолютного понимания метафоричности, дабы «сработали» истины, выраженные в наших тропах.
Конечно, исторически время Анны Ли запоздало, ибо в эпоху открытого инакомыслия (и самокопания) Англия вступила еще в сороковых — пятидесятых годах семнадцатого века. Вскоре после рождения Анны, в апреле 1739 года, разочарованный, но сохранивший сан священник англиканской церкви взошел на холм Кингздаун, что в предместьях Бристоля, и перед внушительным сборищем городской бедноты, состоявшем в основном из рудокопов и их семейств, произнес даже не проповедь, а речь. Кое-кто из слушателей залился слезами, другие так расчувствовались, что впали в оцепенение. Бесспорно, то был народ грубый, неграмотный и весьма податливый; современной антропологии и психологии этакий катарсис вполне понятен. Но дело не только в харизме оратора. Слушатели увидели свет, точно прежде были слепы (как многие рудокопы) иль обитали во мраке.
Полагаю, рыданьям взахлеб малограмотного люда мы обязаны не меньше, чем разуму философов и чувствам художников. Неортодоксальная вера была единственным средством, через которое подавляющее большинство людей, не философов и не художников, могли выразить то болезненное произрастание своего «я» из твердой почвы иррационального, опутанного традициями общества, при всей своей иррациональности прекрасно понимавшего, как много зависит от того, чтобы традиции не пересматривались, а основы не потрясались. Надо ли удивляться, что для своего выживания и самовыражения новорожденное эго (чье созревание окрестили романтическим веком) зачастую выбирало способы столь же иррациональные, какими его обуздывали?
Мне противен нынешний евангелизм с его фальшивыми рекламными ходами и тошнотворной закоснелостью взглядов. Похоже, в христианстве он безошибочно отбирает самое негодное и отсталое, а в современном мышлении коварно поддерживает все, что тянет назад, и тем самым отрицает суть Христа. Не лучше обстоит дело и во многих других религиях, например исламе. Однако в восемнадцатом столетии Джон Уэсли{162} (вышеупомянутый священник), Анна Ли и подобные пережили совсем иное — духовное просветление, наступившее помимо, если не вопреки интеллектуальному просвещению, коим славен
Как всегда бывает, в один прекрасный день усилия Анны Ли и, особенно, Джона Уэсли увенчались узколобым фанатизмом и духовной тиранией, столь же невменяемо гнетущей, как та, от которой поначалу они пытались избавиться. Но сейчас я говорю о первой искре, о духе, жившем в них, до того как поточное обращение в сектантскую веру вкупе с массовой вербовкой сторонников разбавили и затмили их в высшей степени доблестный личный пример. Чрезвычайно грустная ирония религиозной истории в том, что мы (подобно Мис ван дер Роэ{164}, вставшему на колени перед Круглым Амбаром в Хэнкоке{165}) восхищаемся архитектурным и мебельным стилем трясунов, однако наотрез отвергаем веру и образ жизни их создавших.
Трясуны имеют чисто английские корни, но с родины их очень скоро погнали. В Манчестере реальная Анна Ли работала на фабрике, служила закройщицей у шляпника, поварихой в лазарете; вышла замуж за Абрахама Стэнли (кстати, кузнеца) и родила четверых детей, которые умерли маленькими. В 1774 году с горсткой единоверцев она уехала в Америку. Почти сразу муж ее бросил, какое-то время «семью» изводили не хуже чем в Англии, но именно в Америке прошли взросление и закат «Объединенного общества». После смерти Анны в 1784 году ее ученики вроде Джозефа Мичема и Люси Райт развили сектантские догматы и ритуалы, но в основе всего (и даже грандиозного оживления трясунов в сороковых годах девятнадцатого века) — ее весьма незаурядная личность.
Сейчас легко отмахнуться от ее видений, «продиктованных» рисунков, песен и мелодий, ее трансов, приписав их наивной вере и отчасти сексуальному воздержанию, коим славилось Общество (хорошо понимавшее весь вред подобного ограничения и компенсировавшее его «беседами» и прочими ритуалами). Подобная безудержная и странная религиозность существовала еще до Анны, во времена первых Французских Пророков, чьи слова я вложил в уста Уордли.
Однако в жизни «Объединенного общества» есть важная сторона, от которой так просто не отмахнешься: вдохновенная решимость бежать от голой науки, голого разума и традиций установленной религии в более гуманное общество, создание которого — единственное оправдание бегства от столь властных общественных богов. Все это выражено во фразе «любви тебе». Похоже, Анна Ли и первые трясуны предвидели время, когда миром, грозя его разрушить, будет править если не Антихрист, то уж определенно Мамона — всеобщая страсть к наживе и личному обогащению. Нынешний мир глух, точно бедняга Дик, он не слышит призыва к простоте, здравости и самоконтролю. «Объединенные трясуны» фактически сгинули, для Адама и Евы двадцатого века их вера слишком проста, а законы чрезмерно радикальны. Но для меня кое-что в их учении не мертво.
Инакомыслие — повсеместный человеческий феномен, но, полагаю, в Северной Европе и Америке он суть бесценное наследие англичан. Особенно это касается религии, ибо всякая новая вера начинается с раскола — отказа верить в истины, которым всеми способами — от тоталитарной тирании до грубого манипулирования культурой и средствами информации — заставляют поклоняться власть предержащие. Однако в сути своей инакомыслие — вечный биологический механизм эволюции, оно не есть нечто,
