обратил внимания на мой взгляд, и мне пришлось ждать, пока танец закончится. – Спасибо, я больше не хочу танцевать. Нет, разговаривать я тоже не хочу. Оставь меня одну, пожалуйста. – Мне было сложно говорить, от вина у меня язык словно онемел.
Франция продолжала танцевать с Сантьяго, положив голову ему на плечо.
Я подумала, что, наверное, уже очень поздно, но оказалось всего лишь около двух. Повернувшись спиной к танцплощадке, я прижалась лбом к стеклу и почувствовала себя лучше. Нарисовала кружок, маленькое окошечко на мутном окне. Сугробы грязного снега у поребриков тротуаров. Светленькая американка и неф только что вышли с вечеринки и, обнявшись, шли по белой дороге, она немного пошатывалась, а он ее поддерживал; иногда она делала вид, что падает, чтобы он не дал ей упасть и поцеловал; по крайней мере так казалось со стороны.
– А сейчас ты о чем думаешь? Пойдем танцевать?
– Что это? – спросила я. Какая разница, что это было? Сантьяго снова стоял передо мной.
– Кумбья.
– Я не умею танцевать кумбью.
– Это просто, – сказал он. И это была правда.
– На самом деле, что мне нравится больше всего, кроме танго, так это сальса. А тебе?
– Мне… почти все. Мне бы хотелось научиться танцевать танго. Ты меня научишь?
– Нет, этому невозможно научить. Я не могу научить.
– Наверное, уже поздно, – сказала, я после кумбьи, двух меренг и двух сальс. Не знаю, зачем я это сказала.
– Хочешь, чтобы мы вернулись? – спросил Сантьяго.
«Чтобы
На улице было еще больше снега. Мы шли по мягкому снегу, покачиваясь из стороны в сторону, то друг к другу, то друг от друга. Я пожалела о том, что нам нужно было пройти до общежития только два квартала. Холодный, сухой ветер дул в лицо, у меня прошел сон и головокружение, я поняла, что не смогу уснуть. Мы прошли мимо университетского кафе, которое своими пустыми столиками и неоновыми лампами напоминало морг. Почему они не выключают свет?
Сантьяго придержал дверь, чтобы я прошла. Мы поднялись по лестнице, и на третьем этаже я посмотрела на него, чтобы попрощаться.
– Я нашел лекции по психолингвистике, – сказал он. – Помнишь, у меня их тогда не было?
Я нахмурила лоб.
– Я могу дать тебе их переписать.
– Хорошо.
– Я тебе их сейчас принесу. Хочешь?
– Хорошо. Триста шестая. – Я не собиралась ждать, когда он спросит у меня номер комнаты. В коридоре послышался приглушенный смех и тяжелое дыхание. Иногда мне было сложно представить себе, как эти студенты, которые кажутся такими далекими от секса, занимаются любовью. Интересно, Сантьяго это тоже слышал?
Я не знала, что лучше, – прибраться в комнате или привести себя в порядок. И я решила сделать и то и то наполовину, на большее у меня не было времени: я почистила зубы, пальцами причесала волосы, собрала в сумку одежду, которую я примеряла перед выходом, и убрала сумку в шкаф.
– Иду.
Сантьяго стоял на пороге, с конспектами в руках. Он успел снять пальто. Я – нет.
– Вот они.
Иногда он говорил на аргентинском диалекте. Я просмотрела записи, ничего не понимая, буквы расплывались перед глазами.
– Хорошо. Спасибо. Спокойной ночи. Но Сантьяго не уходил. Он почесал лоб.
– У тебя еще не было первых занятий?
– Нет. Почему ты спрашиваешь?
– Потому что тогда тебе могут пригодиться мои записи, если ты разберешь почерк. Я их тоже принес. Если хочешь…
Сейчас он перешел на кастильский; мне больше нравился кастильский вариант, он казался мне более уважительным, а иногда даже более интимным.
Я сняла пальто и повесила его на стул. Затем помыла чашечку от кофе, которую оставила на письменном столе. Я уже села на кровать, когда Сантьяго снова постучал в дверь. Я поправила кровать и пошла открывать.
– Я перепишу и верну тебе все. Завтра. Он кивнул.
– Какой у тебя номер комнаты? – спросила я, хотя прекрасно знала, что триста двадцать второй. – Я спрашиваю, чтобы знать, куда потом тебе их занести.
– Триста двадцать второй.
– Хорошо. Тогда до завтра.
