– Например, забрать ее у меня.
Мы снова смотрели друг на друга, вдыхали запахи друг друга, прикасались друг к другу, словно хотели восполнить потерянное время. Каждый раз Диего вспоминал какую-нибудь мелочь, что я когда-либо говорила или делала, какой-нибудь знак.
– Мне нравились твои письма. Они были короткие, но мне нравились. – Он закинул голову назад на спинку дивана. – Мое самое любимое – это то, которое ты написала мне на Рождество. Где ты посылаешь мне поцелуй под белой омелой.
– А-а. Говорят, она приносит удачу. Как виноград. Сколько виноградин нужно съесть? Двенадцать?
– Нет.
– А сколько?
– У поцелуя под белой омелой другое значение. – Он внимательно посмотрел на меня, но я на самом деле не знала какое.
– И какое же?
– Вместе навсегда.
Значит, я, сама того не осознавая, сказала это первая?
– Меня не пугает это навсегда, – сказал он.
Я снова обняла подушку. «Сколько все это продлится? – спрашивала я себя. – Может быть, я сама себя убедила в том, что влюблена, чтобы он приласкал меня, поцеловал, чтобы остался со мной и говорил мне все это? Сколько времени пройдет до того, когда мы поймем, что это все зря? Есть ли какой-нибудь способ избежать этого?»
– Ты иногда вдруг становишься такой серьезной, что меня это даже пугает. О чем ты думаешь?
– А если мы все делаем зря, даже не понимая этого? Что если это какой-то особый вид эрозии?
– Эрозия не портит материалы: она их изменяет.
Он поцеловал меня так, словно мы стояли под белой омелой.
– Ты – лучшее, что со мной когда-либо случалось в онах, – сказал он.
Я хотела спросить, что такое «оны», но почему-то снова спросила:
– Почему ты хочешь жениться на мне?
– Я тебе уже сказал. Я не нравлюсь сам себе, мне не нравится, какой я без тебя.
И он снова меня поцеловал. Поцелуй получился более нежный и долгий.
– Смотри, мой палец четко умещается во впадину между твоими двумя ключицами.
– В детстве я сломала одну, когда делала «солнышко» на качели.
Он засмеялся и потрогал сломанную ключицу. Я живо представила себе: маленькая девочка, слишком неловкая, чтобы выдержать на руках свой вес.
– Расскажи мне еще, – попросил он.
– О чем?
– О своем детстве.
В какой-то момент мы начали прислушиваться к пению птиц. Небо сменило свой цвет с голубого на бледно-розовый.
– Я пойду, – сказала я, но все еще продолжала сидеть.
– Я тебя отвезу.
Я смотрела в окно машины. Город был пустой и словно посеребренный в утреннем свете.
– Как красиво, правда?
Я подумала о Сантьяго, о том, как бы мне хотелось показать ему Буэнос-Айрес именно в это время. И эти мысли меня разозлили, как могло бы разозлить какое-нибудь неуместное здание или памятник. Например, памятник Дон Кихоту, который поставили девятого июля, мы его только что проехали.
– Странно, но невозможно ощутить момент, когда мы счастливы, пока он не пройдет, – сказал Диего. – Но сейчас я счастлив.
– Но ведь ты меня почти не знаешь, мы даже были вместе всего лишь несколько раз. Как ты это понял? – настаивала я. – Как ты это узнал?
– Потом будет лучше или хуже? – пошутил он, но тут же стал серьезным. – Я тебя знаю.
– Но почему ты хочешь жениться?
– Потому что, когда любишь кого-то, хочешь любить его всю жизнь. И хочешь сделать все возможное, чтобы доказать ему и себе, что это навсегда. Называй это предрассудком, если хочешь. Для этого и нужны ритуалы. Ты ставишь солонку на стол, стараешься не проходить под лестницами, открывать зонт в комнате: и дело не в том, что ты на самом деле веришь, что это к несчастью. Но почему бы этого не сделать? И наоборот, ты не веришь в то, что поцелуй под белой омелой на самом деле означает, что ты будешь с этим человеком всю жизнь, но я уверен, если бы в Буэнос-Айресе была белая омела, мы бы обязательно поцеловались под ней.
– Ты не думаешь, что сначала нам бы следовало… ну не знаю… пожить вместе?
Он взглянул на меня так, словно я пыталась обернуть его в какую-нибудь экзотическую веру, в которую
