вам, насколько искусство соблазнения сильнее самой природы.
Стекла гостиной задребезжали от оваций.
— Он преподаст нам урок обходительности! — воскликнул кто-то. — «Искусство нравиться», сочинение Эзопа Второго, или Ионы!
— Да у него в кармане пояс Венеры!
— Игры, смех, прелесть и стрелы Купидона!
— Браво, горбун! Ты великолепен!
Эзоп отвесил общий поклон и, улыбаясь, продолжал:
— Пусть приведут мою молодую супругу, и я вылезу вон из кожи, чтобы развлечь компанию!
— Я сделаю так, чтобы тебя пригласили в Оперу! — воскликнула в восторге Нивель. — Там как раз не хватает рыжих париков!
— Супругу горбуна! — завопили господа. — Привести сюда супругу горбуна!
В этот миг дверь в будуар распахнулась. Гонзаго потребовал, чтобы все замолчали. На пороге появилась донья Крус, которая ласково поддерживала бледную как смерть и трепещущую Аврору. Сзади следовал господин де Пероль.
При виде Авроры весельчаки восхищенно зашушукались. Они сразу позабыли, что собирались всласть порезвиться. Даже горбун ни в ком не нашел поддержки, когда поднес к глазам лорнет и цинично проговорил:
— А жена у меня красотка, черт побери!
В глубине этих скорее зачерствевших, чем погибших сердец шевельнулось сострадание. Даже дамы на какую-то секунду ощутили жалость — столь глубокая печаль и мягкая покорность были написаны на лице девушки. Гонзаго оглядел свою армию и нахмурился. Проклятые души — Таранн, Монтобер и Альбре, — устыдившись своих чувств, вскричали:
— Ну и повезло же этому чертову горбуну!
Такого же мнения придерживался и брат Галунье, который только что вернулся в сопровождении своего благородного друга Плюмажа. Однако зависть, едва возникнув, уступила у обоих место изумлению, поскольку друзья сразу узнали двух девушек с Певческой улицы: ту, которую гасконец видел в объятиях Лагардера в Барселоне, и ту, которую брат Галунье видел в объятиях Лагардера в Брюсселе.
Оба были не в курсе разыгрываемой комедии, все происходящее оставалось для них загадкой, однако друзья ощущали, что должно случиться нечто необычное. Они подтолкнули друг друга локтями. Взгляд, которым они обменялись, говорил: «Внимание!» Им не нужно было пробовать, застрянут в ножнах их шпаги или нет. Горбун взглянул на Плюмажа, и гасконец ответил чуть заметным кивком.
— Малыш хочет знать, — проворчал он, обращаясь к Галунье, — доставлена ли его писулька, но ведь нам было недалеко.
Донья Крус повсюду искала взглядом Шаверни.
— Кажется, принц изменил намерения, — прошептала она на ухо подруге, — Шаверни нигде не видно.
Аврора так и стояла, не поднимая глаз. Она лишь печально покачала головой. По-видимому, никакого снисхождения она не ожидала. Когда к ней повернулся Гонзаго, донья Крус взяла девушку за руку и заставила сделать несколько шагов вперед. Гонзаго был крайне бледен, хотя и пытался изобразить на лице улыбку. Пытаясь принять развязную позу, горбун уперся одной рукой в бедро, а другой с видом победителя теребил жабо. Донья Крус встретилась с ним глазами. Она изо всех сил пыталась задать ему немой вопрос, но Эзоп оставался невозмутим.
— Милое дитя, — начал Гонзаго слегка изменившимся голосом, — мадемуазель де Невер сообщила, чего мы от вас ждем?
Не поднимая глаз, но высоко держа голову, Аврора твердо ответила:
— Мадемуазель де Невер — это я.
Горбун вздрогнул так сильно, что его волнение было замечено, несмотря даже на всеобщее замешательство.
— Силы небесные! — мгновенно овладев собой, вскричал он. — Выходит, моя будущая жена из хорошего дома!
— Его жена?.. — повторила донья Крус.
В гостиной зашептались. Услышав слова Авроры, женщины почувствовали к ней злобную недоброжелательность, какую они только что высказывали по отношению к цыганке. Этому чистому и прелестному в своей гордости лицу имя де Невера шло как нельзя лучше.
Гонзаго повернулся к донье Крус и гневно бросил:
— Это вы внушили столь чудовищную ложь несчастному ребенку?
— Ах, вот оно что, — разочарованно протянул горбун, — так, значит, это ложь?
Кое-кто захихикал, однако настроение в зале стояло невеселое. Пероль был мрачен, словно церковный сторож в трауре.
— Нет, не я, — ответила донья Крус, не слишком напуганная гневом принца. — А вдруг это правда?
Гонзаго презрительно пожал плечами.
— А где маркиз де Шаверни? — не унималась цыганка. — И что означают слова этого человека?
Она указала на горбуна, который среди приспешников принца выглядел весьма недурно.
— Мадемуазель де Невер, — ответил Гонзаго, — ваша роль во всем этом окончена. Если вы настроены отказаться от своих прав, то здесь, слава Богу, есть я, который будет их защищать. Я ваш опекун, а все, кого вы здесь видите, входят в состав семейного суда, который собирался вчера у меня в доме; тут представлена большая его часть. Если бы я прислушивался к чужим мнениям, то, возможно, был бы не так снисходителен к дерзкому обману, но я решил следовать велениям своего доброго сердца и привычной мне умеренности. Я не желаю придавать трагический оттенок тому, что принадлежит к области комедии.
Он умолк. Донья Крус ничего не уразумела — эти слова были для нее пустым звуком. Но Аврора, по- видимому, кое-что поняла: на ее губах появилась горькая и печальная улыбка. Гонзаго оглядел собравшихся. Все сидели с опущенными головами, не считая женщин, которые с любопытством слушали, да горбуна, с нетерпением дожидавшегося окончания этой скучной проповеди.
— Я говорю это исключительно для вас, мадемуазель де Невер, — продолжал Гонзаго, обращаясь к донье Крус, — потому что здесь нужно убеждать только вас. Мои почтенные друзья и советники разделяют мое мнение, я выражаю их мысли тоже.
Никто не возразил, и Гонзаго продолжал:
— Тем, что я сказал относительно своего желания обойтись без слишком суровой кары, объясняется присутствие здесь наших прелестных подруг. Если бы речь шла о наказании, соразмерном с совершенным проступком, их бы тут не было.
— Но что это за проступок? — спросила Нивель. — Мы все как на иголках, ваше высочество.
— Что за проступок? — переспросил Гонзаго, делая вид, что сдерживает свое негодование. — Проступок безусловно тяжкий, закон квалифицирует его как преступление: втереться в знатную семью, чтобы обманным путем занять место отсутствующего или усопшего.
— Но ведь Аврора ничего такого не сделала! — не сдержалась донья Крус.
— Тихо! — прикрикнул Гонзаго. — Пора уже обуздать эту прелестную искательницу приключений. Бог свидетель, я не желаю ей зла. И даже пожертвовал внушительную сумму, чтобы благополучно покончить с ее одиссеей: я выдам ее замуж.
— В добрый час! — вскричал Эзоп II. — Наконец мы к чему-то пришли.
— И я говорю ей, — продолжал Гонзаго, беря горбуна за руку: — вот достойный человек, который вас любит и мечтает о чести стать вашим супругом.
— Вы меня обманули, ваша светлость! — побагровев от гнева, вскричала цыганка. — Это не тот! Ну кто может отдать себя в руки подобного создания?
— Что ж, раз у него много голубеньких… — подумала вслух Нивель.
— Нелестно! Весьма нелестно! — тихо проговорил горбун. — Однако надеюсь, что вскоре юная особа изменит свое мнение.
— Эй, вы! — воскликнула донья Крус. — Теперь я все поняла! Это вы закрутили всю интригу! Теперь-то
