Ему удавалось вводить в заблуждение даже проклятые души своих соратников.
— А вы можете рассчитывать на донью Крус?
— Более чем когда-либо. Она поклялась, что явится на совет.
Пероль посмотрел принцу прямо в глаза. Тот ответил насмешливой улыбкой.
— Если донья Крус вдруг исчезнет — что поделать? — ответил он. — У меня есть враги, которым это было бы на руку. Девочка ведь была — и этого достаточно, члены совета ее видели.
— Неужели?.. — начал фактотум.
— Сегодня вечером мы много чего увидим, друг мой Пероль, — ответил Гонзаго. — Госпожа принцесса могла бы дойти до регента и не причинила бы мне тем самым ни малейшего вреда. У меня есть должности, но главное — у меня есть свобода, и это несмотря на то, что меня обвинили, не впрямую, разумеется, в убийстве. Теперь я мог бы маневрировать целый день. Регент, сам того не ведая, превратил меня в гиганта. Черт возьми, как медленно тянется время! Мне не терпится покончить со всем этим.
— Стало быть, — смиренно осведомился Пероль, — вы, ваше высочество, уверены в успехе?
В ответ ГонзАго лишь гордо улыбнулся.
— Но в таком случае, — не унимался Пероль, — к чему это ополчение? Я видел у вас в гостиной всех наших людей в полной форме, и форма эта походная, черт возьми!
— Они собрались по моему приказу, — ответил Гонзаго.
— Значит, вы опасаетесь сражения?
— У нас в Италии, — небрежно проговорил Гонзаго, — даже самые крупные военачальники никогда не пренебрегают прочным тылом. Медаль всегда может лечь оборотной стороной. Эти господа — мой арьергард. И давно они ждут?
— Не знаю. Они видели, как я проходил, но не заговорили.
— Как они выглядят?
— Как побитые псы или наказанные школяры.
— Явились все?
— Все, кроме Шаверни.
— Друг мой Пероль, — проговорил Гонзаго, — пока ты там сидел в тюрьме, здесь кое-что произошло. Захоти я, и вы все могли бы иметь не очень приятные четверть часа.
— Если ваше высочество соизволит объяснить мне… — начал трепещущий фактотум.
— Держать речь дважды я не собираюсь, — ответил Гонзаго, — расскажу сразу всем.
— Тогда позвольте я предупрежу людей? — поспешно предложил Пероль.
Гонзаго исподлобья посмотрел на него.
— Разрази меня гром, — проворчал он, — если я введу тебя в искушение! Ты сбежишь.
Принц позвонил. Появился слуга.
— Впустить сюда господ, что ожидают в гостиной, — велел он.
Затем, повернувшись к Перолю, Гонзаго добавил:
— Кажется, это ты, мой друг, заявил однажды в припадке рвения: «Ваше высочество, если будет нужно, мы последуем за вами и в преисподнюю!» Ну, так вот: мы уже в дороге, так давайте проделаем ее весело!
8. БЫВШИЕ ДВОРЯНЕ
Особым разнообразием взглядов приверженцы принца Гонзаго не отличались. Шаверни был среди них белой вороной: маркиз питал хоть капельку подлинной преданности принцу.
Теперь, когда Шаверни был побежден, оставались Навайль, не слишком-то ослепленный блестящими сторонами Гонзаго, а также Шаузи и Носе — дворяне по повадкам и привычкам; остальные же примкнули к принцу лишь из выгоды и честолюбия. Толстенький откупщик Ориоль, Таранн, барон де Батц и прочие охотно продали бы Гонзаго даже не за тридцать сребреников, а дешевле. Однако и эти последние вовсе не были злодеями; собственно говоря, в окружении принца таковые вообще отсутствовали. Их всех можно было назвать сбившимися с пути игроками. Гонзаго принимал их такими, какими они и была Все они пошли за ним — сначала добровольно, потом по принуждению. Зло их не привлекало, а опасность чаще всего охлаждала их порывы. Гонзаго прекрасно знал все это и не желал менять своих приверженцев на каких- нибудь отъявленных злодеев. Эти его вполне устраивали.
Приближенные принца вошли все вместе. Еще на пороге их удивила печальная мина фактотума и надменность в лице их предводителя. За тот час, что они прождали в гостиной, было высказано великое множество самых различных предположений. Ситуация Гонзаго была исследована тщательнейшим образом. Кое-кто являлся с мыслями о бунте, поскольку прошлая ночь оставила во многих умах крайне неприятный осадок. Однако при дворе только и говорили о том, что благорасположение к принцу достигло апогея. Поворачиваться спиною к солнцу было не время.
Ходили, правда, и другие слухи. Сегодня на улице Кен-кампуа и в Золотом доме к особе принца Гонзаго был проявлен особый интерес. Говорили, что на стол его королевского величества легли некие доклады и что на протяжении всей этой оргии, завершившейся кровопролитием, стены увеселительного домика были достаточно прозрачны. Но главное было вот что: Огненная палата не стала его арестовывать, а шевалье Анри де Лагардер приговорен к смертной казни. Каждый из приближенных Гонзаго знал кое-что о делах минувших дней. Выходило, что принц весьма могуществен!
Шаузи принес странную новость. Этим утром Шаверни был арестован у себя дома и посажен в карету приставом и стражниками: обычно такого рода путешествия с помощью документа, называемого приказом об аресте, заканчивались в Бастилии. Впрочем, о Шаверни говорили немного: каждого здесь интересовала собственная персона. К тому же всякий опасался своего соседа. Короче говоря, всеобщие чувства сводились к усталости, унынию и отвращению. Всем хотелось остановить свое скольжение по наклонной плоскости. Среди приверженцев Гонзаго в этот вечер не было никого, кто не пришел бы сюда с задней мыслью разорвать заключенный союз.
Пероль сказал правду: все действительно были одеты по-походному: в сапогах, при шпорах и боевых шпагах, в дорожных куртках. Созывая приспешников, Гонзаго потребовал, чтобы они оделись именно так, и это тоже вносило немалую лепту во всеобщую тревогу и опасения.
— Кузен, — проговорил вошедший первым Навайль, — мы снова к вашим услугам.
Гонзаго, покровительственно улыбнувшись^кивнул. Пришедшие по обыкновению учтиво поклонились. Сесть Гонзаго не предложил никому. Взгляд его перебегал с одного лица на другое.
— Ладно, — едва шевеля губами, процедил он, — я вижу, что явились все.
— Нет, не хватает Альбре, Жиронна и Шаверни, — возразил Носе.
Воцарилось молчание: все ждали, что скажет предводитель.
— Господа де Жиронн и Альбре исполнили свой долг, — сухо отрезал он.
— Проклятье! — воскликнул Навайль, — Вы изволите выражаться слишком мрачно и коротко. Мы ведь не ваши подданные, а короля.
— Что же до господина де Шаверни, — продолжал принц, — то он от вина стал слишком совестлив, и я лишил его доверия.
— Благоволите пояснить, ваше высочество, — попросил Навайль, — что это значит: «лишил его доверия»? Нам что-то говорили о Бастилии.
— Бастилия обширна, — проговорил принц, и в его улыбке появилась жестокость, — места хватит и для других.
В этот миг Ориоль был готов отдать свое только что полученное и милое сердцу дворянство, половину всех своих акций и любовь мадемуазель Нивель в придачу, только бы очнуться от этого кошмара. Господин де Пероль стоял в уголке у камина — недвижный, печальный, бессловесный. Навайль взглядом просил совета у своих приятелей.
— Господа, — уже другим тоном вновь заговорил Гонзаго, — я прощу вас не заниматься господином де Шаверни или еще кем-то. Вам скоро предстоит действовать. Поразмыслите хорошенько, доверяете вы мне или нет.
Он окинул собравшихся тяжелым взглядом, заставившим всех опустить глаза.
— Кузен, — тихо проговорил Навайль, — в каждом из ваших слов звучит угроза.
— Кузен, — отозвался Гонзаго, — слова мои очень просты. Угрожаю не я, угрожает судьба.
— Да что же происходит? — послышались голоса.
