— Ничего особенного. Партия подходит к концу, мне нужны все мои карты.
Люди невольно пододвинулись поближе, но Гонзаго, отстранив их королевским жестом, встал спиною к огню и принял позу оратора.
— Семейный совет соберется сегодня, — начал он, — и председательствовать на нем будет его королевское высочество.
— Нам это известно, принц, — заметил Таранн, — и мы тем более удивлены, что вы велели нам так одеться. Представать перед собранием подобного рода в такой одежде не принято.
— Это верно, — согласился Гонзаго, — но на совете вы мне не потребуетесь.
У всех одновременно вырвался удивленный возглас. Люди стали переглядываться, а Навайль сказал:
— Значит, речь идет о том, чтобы снова поработать шпагой?
— Возможно, — ответил Гонзаго.
— Ваша светлость, — решительно проговорил Навайль, — я могу говорить только за себя…
— Вам не следует говорить даже за себя, кузен! — прервал его Гонзаго. — Вы становитесь на скользкую дорожку. Предупреждаю, мне не нужно будет даже вас толкать, чтобы вы опрокинулись: достаточно будет перестать держать вас за руку. Но если вы все же хотите что-то сказать, Навайль, подождите, пока я не обрисую как следует нашу ситуацию в целом.
— Я и ждал объяснений от вашей светлости, — сказал молодой дворянин, — но я тоже предупреждаю: со вчерашнего дня мы передумали о многом.
Несколько мгновений Гонзаго смотрел на него с сожалением, после чего, казалось, взял себя в руки.
— На совете вы мне не потребуетесь, господа, — повторил он, — вы будете мне нужны в другом месте. Для предстоящего вам дела придворные наряды и парадные шпаги не годятся. Смертный приговор вынесен, но вы же знаете испанскую пословицу: «От кубка до рта, от топора до шеи…» Палач уже ждет.
— Господина де Лагардера, — перебил Носе.
— Или меня, — хладнокровно возразил Гонзаго.
— Вас, ваша светлость? Вас? — послышалось кругом. Испуганный Пероль выпрямился.
— Не стоит дрожать, — продолжал принц с еще более надменной улыбкой, — выбирать между нами будет не палач, но, имея в качестве противника такого дьявола как Лагардер, который сумел найти могущественных союзников даже в заточении, я буду чувствовать себя в безопасности лишь тогда, когда над его трупом лягут шесть футов земли. Пока он жив, пусть даже со связанными руками, пока ум его работает, губы могут двигаться, а язык говорить, каждому из нас придется держать руку на эфесе шпаги, ногу в стремени и получше беречь свою голову.
— Свою голову… — вздрогнув, повторил Носе.
— Клянусь небом, это уж слишком, ваша светлость! — вскричал Навайль. — Пока вы говорили про себя…
— Боже милостивый! — забубнил Ориоль. — Игра что-то портится, я больше так не могу.
С этими словами он шагнул в сторону двери. Она была открыта; в прихожей перед залой де Неверов виднелись вооруженные гвардейцы.
Ориоль попятился. Таранн захлопнул дверь.
— Это вас не касается, господа, — проговорил Гонзаго, — успокойтесь, эти молодцы находятся здесь, дабы оказать должные почести господину регенту, а чтобы выйти отсюда, вам не придется проходить через переднюю. Я сказал, что нужно получше беречь свою голову, — это вас обидело?
— Ваша светлость, — отозвался Навайль, — вы перебираете в средствах. Людей вроде нас угрозами не остановишь. Мы были вашими верными друзьями, пока речь шла о том, чтобы следовать дорогой, достойной дворян, но сейчас, кажется, тут лучше подойдет Готье Жандри со своими людьми. Прощайте, ваша светлость!
— Прощайте, ваша светлость! — в один голос повторили собравшиеся.
Гонзаго горько рассмеялся.
— И ты туда же, Пероль! — сказал он, видя, что фактотум пододвинулся к остальным. — Ах, как все же правильно я вас всех ценил, господа хорошие! Постойте-ка, мои верные друзья, как назвал вас господин Навайль, еще несколько слов. Куда вы идете? Неужто вам нужно говорить, что эта дверь ведет прямо в Бастилию?
Навайль, взявшийся было за ручку двери, замер и положил ладонь на эфес шпаги. Гонзаго расхохотался. Он стоял, скрестив руки на груди, и, казалось, один сохранял спокойствие среди всех этих напуганных людей.
— Разве вы не видите, — продолжал он, посылая всем сразу и каждому в отдельности презрительный взгляд, — разве вы не видите, что я ждал вас здесь, таких честных и порядочных? Равве не говорили вам, что я был с регентом один на один с восьми утра до полудня? Разве вы не знаете, что теперь в мою сторону дует ветер, даже ураган милостей? Он так силен, что, возможно, сломает и меня, но вас гораздо раньше, приверженцы мои, клянусь вам! Если сегодня — последний день моего могущества, то мне не в чем себя упрекнуть, я славно использовал свой последний день. Все ваши имена занесены в список, который лежит на столе у господина де Ма-шо. Стоит мне сказать лишь слово, и он станет списком влиятельнейших вельмож, скажи я другое слово, и он превратится в перечень изгнанников.
— Мы все же рискнем, — проговорил Навайль.
Но сказано это было так нерешительно, что все промолчали.
— «Мы последуем за вами, мы последуем за вами, ваша светлость!» —' продолжал принц, вспомнив слова сообщников, прозвучавшие несколько дней назад. — «Мы последуем за вами покорно, слепо, безрассудно! Мы будем вашим священным воинством!» Интересно, кто пел эту песенку, мотив которой знает любой предатель? Кто — вы или я? А теперь, при первом же дуновении бури, я тщетно пытаюсь найти хоть одного солдата этого священного воинства! Где вы, верные соратники? В бегах? Слава Богу, пока нет, и я стою позади вас со шпагой в руке, чтобы всадить ее в брюхо первому же беглецу. Молчите, кузен де Навайль! — внезапно перебил себя принц, когда тот собрался что-то сказать. — У меня уже вскипает кровь, когда я слышу ваше бахвальство. Все вы встали на мою сторону по доброй воле, отдали себя целиком, я вас пригрел и берег. Ах, ах, это уж слишком, говорите вы. Ах, мне следовало выбрать прямую дорожку, чтобы вы изволили двинуться по ней, господа хорошие. Ах, вы отсылаете меня к Готье Жанд-Ри j— вы, Навайль, живущий за мой счет, вы, Таранн, осыпанный моими благодеяниями, вы, Ориоль, настоящий шут, который благодаря мне может сойти за человека, вы все, все, сидящие у меня под крылом, созданные мною и превращенные в рабов, потому что вы продались, потому что я вас купил!
Принц возвышался над остальными на целую голову, глаза его метали молнии.
— Так это не ваше дело? — продолжал он уже более вкрадчиво. — Вы желаете, чтобы я говорил только за себя? Так вот: клянусь Господом, мои добродетельные друзья, что это ваше дело, самое крупное и серьезное ваше дело, единственное в данный момент. Я угостил вас пирогом, вы жадно впились в него, и тем хуже для вас, если пирог оказался отравленным! Теперь горечи во рту у вас будет не меньше, чем у меня. Вот это и зовется высокой нравственностью, или я ничего в этом не смыслю — а, барон де Батц, строгий наш философ? Вы цепляетесь за меня, а зачем? Затем, чтобы подняться так же высоко, как я. Так поднимайтесь же, черт бы вас драл, поднимайтесь! Что, кружится головка? Ничего, поднимайтесь, поднимайтесь выше, до самой плахи!
Слушателей Гонзаго пробрала дрожь. Они не сводили глаз с его страшного лица.
Ориоль, коленки которого стучали друг о дружку, невольно повторил последние слова принца:
— До самой плахи!
Гонзаго бросил на него взгляд, полный невыразимого презрения.
— А тебя, негодяй, ждет веревка, — сурово заметил он. Затем, повернувшись к Навайлю, Шуази и остальным, он насмешливо поклонился и добавил:
— Но вас, господа, поскольку вы все дворяне…
Не закончив фразу, принц остановился и посмотрел на своих приверженцев. Затем, не в силах более сдерживать переполнявшее его презрение, он воскликнул:
— Ты же дворянин, Носе, сын доброго солдата и биржевой маклер! И ты, Шуази, и ты, Монтобер, и ты
