— Всесильный кузен, — поинтересовался Шаверни, — а будет ли мне дозволено смиренно и скромно задать один вопрос? Что я должен делать?
— Молчать и на совете отдать мне голос.
— Надеюсь, я не уязвлю трогательную преданность наших друзей, если скажу, что отношусь к своему голосу примерно так же, как к бокалу, из которого только что выпил шампанского, но…
— Никаких «но»! — прервал его Гонзаго. Все воодушевленно зашумели:
— Никаких «но»!
— Монсеньор, мы все сплотимся вокруг вас! — веско заявил Ориоль.
— Монсеньор, — вставил Таранн, — финансист шпаги41, — умеет помнить о тех, кто ему служит!
Намек не должен быть слишком хитроумным, но этот был чересчур прямым. Каждый из присутствующих принял равнодушный и независимый вид, дабы его не заподозрили в корыстности. Шаверни послал Гонзаго торжествующую, насмешливую улыбку. Тот погрозил ему пальцем, словно шаловливому ребенку. Гнев его прошел.
— Я чрезвычайно ценю преданность Таранна, — произнес он с ноткой презрения в голосе. — Таранн, друг мой, вы получаете податные откупа в Эперне.
— О, монсеньор! — выдохнул откупщик.
— Не нужно благодарностей, — остановил его Гонзаго. — Монтобер, откройте, пожалуйста, окно, мне что-то нехорошо.
Все бросились к окнам. Гонзаго страшно побледнел, на лбу у него выступил пот. Он смочил платок в бокале с водой, который ему подал Жиронн, и приложил ко лбу.
Шаверни, исполненный неподдельного беспокойства, подошел к нему.
— Пустяки, — успокоил его принц. — Простое утомление. Я почти не спал ночь и должен был присутствовать на утреннем приеме у короля.
— Да на кой черт вам, кузен, так надрываться? — воскликнул Шаверни. — Что может вам дать король? Я даже сказал бы, что может вам еще дать всемогущий Господь?
Что касается всемогущего Господа, Гонзаго тут не в чем было упрекнуть. Если он рано вставал, то вовсе не ради утренних молитв. Принц пожал руку Шаверни. Мы можем совершенно точно сказать, что он с радостью заплатил бы Шаверни за вопрос, который тот задал ему сейчас, любую цену.
— Неблагодарный! — укоризненно произнес Гонзаго. — Разве я для себя стараюсь?
Приближенные Гонзаго дошли уже до такой степени, что готовы были броситься на колени перед ним. Шаверни промолчал.
— Ах, господа, что за очаровательное дитя наш юный король! — промолвил Гонзаго. — Он знает ваши имена и всегда интересуется, как дела у моих милых друзей.
— Невероятно! — прошелестело среди присутствующих.
— Когда его высочество регент, который был в спальне вместе с принцессой Палатинской42, раздвинул занавеси полога и юный Людовик открыл глаза, еще затуманенные сном, нам показалось, что взошла заря.
— Розовоперстая заря! — бросил неисправимый Шаверни. Почему-то ни у кого не появилось желания приструнить его.
— Наш юный король, — продолжал Гонзаго, — протянул руку его королевскому высочеству, а потом, заметив меня, молвил: «А, принц! Доброе утро! Недавно вечером я видел вас на Аллее Королевы в окружении вашего двора. Вам придется отдать мне господина де Жиронна, он великолепный наездник».
Жиронн прижал руку к сердцу. Остальные поджали губы.
— «Мне очень нравится также господин де Носе», — продолжал пересказывать собственные слова его королевского величества Гонзаго. — «И господин де Сальданья тоже. В бою он, наверно, непобедим».
— О нем-то зачем? — шепнул на ухо Гонзаго Шаверни. — Его же здесь нет.
И правда, со вчерашнего вечера никто не видел ни барона Сальданью, ни шевалье Фаэнцу. Не обращая внимания на замечание, Гонзаго продолжал:
— Его величество говорил со мной о вас, Монтобер, о вас, Шуази, и о других тоже.
— А его величество, — вновь не выдержал маленький' маркиз, — соблаговолил отметить изящные и благородные манеры господина де Пероля?
— Его величество, — сухо ответил Гонзаго, — не забыл никого, кроме вас.
— Так мне и надо! — промолвил Шаверни. — Это для меня наука!
— При дворе уже знают о вашем предприятии с рудниками, Альбре, — не останавливался Гонзаго. — «А знаете, про вашего Ориоля, — сказал мне, смеясь, король, — мне говорили, что скоро он станет богаче меня».
— Какой ум! Какой государь будет у нас!
Всех обуял восторг.
— Но все отнюдь не кончилось словами, — с приятной и лукавой улыбкой промолвил Гонзаго. — Объявляю вам, друг Альбре, что вам будет подписана концессия.
— И это, разумеется, вашими стараниями, принц! — воскликнул Альбре.
— Ориоль, — повернулся Гонзаго к толстяку, — вы возводитесь в дворянское достоинство и можете повидаться с д'Озье. Насчет вашего герба.
Кругленький откупщик так раздулся от гордости, что, казалось, вот-вот лопнет.
— Ориоль, — обратился к нему Шаверни, — ты до сих пор был в родстве со всей улицей Сен-Дени, а теперь стал родичем короля. Кстати, вот тебе герб: на золотом фоне три лазурных чулка, два и один, а над ними пылающий ночной колпак, и девиз: «Utile dulce» 43.
Все, кроме Ориоля, посмеялись. Ориоль явился на свет на углу улицы Моконсейм в лавке, где торговали чулками и прочим подобным товаром. Сбереги Шаверни эту шутку до ужина, она имела бы бешеный успех.
— Вы, Навайль, получаете просимую вами пенсию, — продолжал Гонзаго, это живое воплощение провидения, — а вы, Монтобер, патент.
Монтобер и Навайль пожалели о том, что смеялись.
— Вы, Носе, завтра поедете в королевских каретах в свите его величества. Жиронн, о том, чего я добился для вас, я сообщу, когда мы останемся с вами наедине.
Носе был доволен, а уж Жиронн — тем паче.
А Гонзаго все длил перечень благодеяний, не стоивших ему ничего, называя поочередно все имена. Даже барон фон Батц и тот не был забыт.
— Подойдите ко мне, маркиз, — сказал наконец он.
— Я? — удивился Шаверни.
— Ты, ты, балованное дитя!
— О, кузен, я знаю свою судьбу! — дурашливо произнес маркиз. — Все мои юные соученики, которые послушно вели себя, получили satisfecit44. А самое меньшее, что грозит мне, быть посаженным на хлеб и воду. Ах, — воскликнул он, стукнув себя кулаком в грудь, — признаю, я вполне заслужил это.
— На утреннем приеме был господин де Флери, воспитатель короля, — сообщил Гонзаго.
— Естественно, — заметил маркиз, — такова его должность.
— Господин де Флери строг.
— Такова его обязанность.
— Господин де Флери узнал про историю, которая у тебя произошла в монастыре фейанов с мадемуазель де Клермон.
— Ой! — ойкнул де Навайль.
— Ой! — подхватил Ориоль с товарищами.
— И ты, кузен, не дал отправить меня в изгнание? — полуутвердительно спросил Шаверни. — Премного благодарен.
— Речь, маркиз, шла вовсе не об изгнании,
— А о чем же тогда, кузен?
