мы неизменно отмечаем его хорошие стороны. Вот и сейчас хотим заметить: Галунье был бережлив.
Плюмаж же, напротив, склонный к расточительности, легко отнесся к утрате платков.
— Ну ладно, — бросил он, — самое трудное сделано.
— Когда в дело не вмешивается Лагардер, — заметил брат Галунье, — все идет как по маслу.
— А Лагардер, прах меня побери, далеко!
— Между нами и границей шестьдесят лье. И оба они довольно потерли руки.
— Но не будем терять времени, голубок, — сказал Плюмаж, — осмотрим-ка территорию. Тут две двери.
Он показал на комнату Авроры и покои мэтра Луи наверху. Галунье поскреб подбородок.
— Загляну в замочную скважину, — объявил он, направляясь к спальне Авроры.
Грозный взгляд Плюмажа-младшего остановил его.
— Ризы Господни, я этого не потерплю, — заявил гасконец. — Красотка переодевается, будем блюсти приличия!
Галунье смущенно опустил глаза.
— Ах, благородный мой друг, — промолвил он, — сколь счастлив ты, имея столь крепкую нравственность.
— Уж таков я есть, разрази меня гром, и я уверен, что, общаясь со мной, ты в конце концов тоже исправишься. Истинный философ владеет своими страстями.
— А я вот раб своих, — вздохнул Галунье, — но уж больно они сильны.
Плюмаж отечески потрепал его по щеке.
— Победа без преодоления преград не приносит радости, — наставительно произнес он. — Поднимись-ка и глянь, что там,
наверху.
Галунье, как кошка, взлетел по лестнице.
— Заперто! — сообщил он, потолкав дверь в покои мэтра Луи.
— Посмотри в замочную скважину. В данном случае это не будет нарушением приличий.
— Темно, как в печи.
— Хорошо, дорогуша. Припомним-ка инструкции добрейшего господина Гонзаго.
— Он пообещал нам по пятьдесят пистолей каждому, — напомнил Галунье.
— При определенных условиях. Primo…80
Вместо того чтобы продолжать, он взял сверток, который принес под мышкой. Галунье сделал то же самое. В этот миг дверь наверху, которую Галунье объявил запертой, бесшумно приотворилась, и в полумраке возникла бледная и хитрая физиономия горбуна. Он подслушивал. А оба виртуоза шпаги с нерешительным видом рассматривали свертки.
— А это что, обязательно? — недовольным голосом осведомился Плюмаж, постучав по своему свертку.
— Чистая формальность, — ответил Галунье.
— Ну-ка, ну-ка, нормандец, как ты хочешь из этого вывернуться?
— Нет ничего проще. Гонзаго нам сказал: «Вы возьмете лакейские ливреи». Мы послушно их взяли — под мышку.
Горбун беззвучно рассмеялся.
— Под мышку! — с восторгом воскликнул Плюмаж. — Ну, золотце мое, ты просто дьявольски умен!
— Ах, если бы страсти не правили мной с такой титанической силой, убежден, я высоко бы поднялся, — грустно заметил Галунье.
Они положили на стол свертки, в которых находились ливреи. Плюмаж продолжал:
— Во-вторых, господин Гонзаго сказал нам: «Вы убедитесь, ждут ли на Певческой улице портшез и носильщики».
— Ждут, — подтвердил Галунье.
— Да, — согласился Плюмаж и почесал себе за ухом, — но там два портшеза. Что ты на этот счет думаешь, сокровище мое?
— Излишек хорошего никогда не мешает, — решил Галунье. — Я никогда не ездил в портшезе.
— Да и я тоже.
— Когда будем возвращаться во дворец, прикажем, чтобы нас поочередно несли в портшезе.
— Решено. Третье: «Вы проникнете в дом».
— Проникли.
— «В доме будет девушка».
— Посмотри, благородный мой друг, — воскликнул брат Галунье, — посмотри, как я весь дрожу!
— Да ты вдобавок и побледнел. Что с тобой?
— Просто ты упомянул про тот пол, которому я обязан всеми своими злоключениями.
Плюмаж с силой хлопнул его по плечу.
— Гром и молния, дорогуша! — рявкнул он. — Друзья должны делиться своими невзгодами. У каждого есть маленькие слабости, но если ты еще раз попробуешь утруждать мои уши своими страстями, то, убей меня Бог, я тебе их отрублю!
Невзирая на некоторую грамматическую туманность этого обещания, Галунье прекрасно понял, что Плюмаж пообещал отрубить его уши. А Галунье дорожил своими ушами, хотя они были большие и красные.
— Ты запретил мне проверить, здесь ли девушка, — заметил он.
— Малышка здесь, — ответил Плюмаж. — Прислушайся. Из соседней комнаты донесся взрыв веселого смеха. Галунье схватился за сердце.
— «Вы захватите девушку, — продолжил Плюмаж, — верней, учтиво предложите ей сесть в портшез и сопроводите до дома в парке…»
— «Применять силу, — подхватил Галунье, — только в том случае, если иных средств больше не останется».
— Точно. И я тебе скажу: пятьдесят пистолей — хорошая плата за такую работу.
— Счастливчик этот Гонзаго, — чувствительно вздохнул Галунье.
Плюмаж коснулся эфеса своей шпаги, Галунье взял его за Руку.
— Мой благородный друг, — произнес он, — убей меня, не сходя с этого места. Это единственный способ угасить пламя, что пожирает меня. Вот тебе моя грудь, пронзи ее смертоносным ударом.
Гасконец несколько секунд смотрел на него с глубоким сочувствием.
— Проклятье! — бросил он. — Все мы одинаковы! Но ведь он же, черт меня побрал, не пустит ни одного экю из своей полусотни пистолей ни на пропой, ни на игру!
Шум в соседней комнате стал громче. Плюмаж и Галунье одновременно вздрогнули, потому что за спиной у них тонкий, визгливый голос произнес:
— Пора!
В один миг они обернулись. Около стола стоял горбун из дворца Гонзаго и самым спокойным образом развязывал их свертки.
— А этот откуда тут взялся? — удивился Плюмаж. Галунье из осторожности несколько отступил назад. Горбун протягивал одну ливрею Плюмажу, а вторую Галунье.
— Живей! — не повышая голоса, приказал он.
Однако оба колебались. Особенно гасконцу претила мысль облачаться в ливрею.
— Кой черт ты лезешь? — воскликнул он.
— Тс-с! — шикнул на него горбун. — Поторопитесь! За дверь раздался голос доньи Крус:
— Великолепно! Теперь остается только найти носилки.
— Поторопитесь! — властно повторил горбун. Одновременно он задул лампу.
Дверь комнаты Авроры открылась, и в зале стало чуть-чуть светлей. Плюмаж и Галунье отступили в угол и торопливо натягивали ливреи. Горбун приотворил одно из окон, выходящих на Певческую улицу. В ночи раздался негромкий свист. Один из портшезов понесли к двери. Обе камеристки в это время пробирались на ощупь через залу. Горбун распахнул перед ними выходную дверь.
— Вы готовы? — осведомился он шепотом.
