кончики перьев, отыскав наиболее чувствительные уголки его тела, начинали их щекотать: под носом и в уголках рта, за ушами и на ладонях – вплоть до прекрасно знакомого всем шутникам местечка под коленкой…
Ясное дело, все это проникало в сновидение, ибо сон не проходил, несмотря на пытки, и Жафрэ жалостно хныкал, но не просыпался.
– Время летит как на крыльях! – воскликнул Вояка. – Что-то эта сцена затянулась. Кто у нас табак нюхает?
У Симилора нашлась табакерка. Он не привык отказывать себе в роскоши.
Табакерку приставили к ноздрям Жафрэ, объятого страшным сном и сопевшего, словно кузнечный мех.
Он пробудился, чихая так, что, казалось, его вот-вот разнесет в клочки.
– Смирно! – скомандовал Гонрекен Вояка.
Все одним махом нахлобучили головы; шум вышел такой, будто у трех десятков пивных кружек разом захлопнулись оловянные крышки.
И хоровод птиц, недвижно застыв в безупречном порядке, в один голос произнес нараспев, с мрачным подвыванием:
– Дай вам Бог здоровья, Добряк Жафрэ!
– Не ори, Саладен! – прошептал Эшалот с полными слез глазами. – Кем надо быть, чтоб не сдохнуть со смеху!
Жафрэ приподнял отяжелевшие веки.
Полными ужаса глазами он огляделся вокруг… и увидел все тот же кошмар, только стократ страшней!
Жафрэ готов был уже завопить от отчаяния, но вместо этого снова начал чихать.
Птицы отвесили церемонный поклон.
– Дай вам Бог здоровья, Добряк Жафрэ! – повторил Гонрекен замогильным голосом.
И хор отозвался зловещим эхом:
– Добряк Жафрэ, дай вам Бог здоровья!
– Печь растопили, – раздался чистый тенор Каскадена, – давайте дичь!
Жафрэ в ужасе принялся протирать глаза. По знаку стервятника хор птиц заунывно и угрюмо затянул:
Едва допели куплет, кукарекнул петух, каркнула ворона, заворковал голубь, заквохтала курица, крикнул стервятник, пискнула летучая мышь и ухнула сова.
И тут Саладен, на миг вырвавшись из любящих стальных объятий Эшалота, испустил нечеловеческий вопль.
Жафрэ, охваченный несказанным ужасом, вскочил на подкашивающиеся ноги, ухватившись рукой за мрамор каминной доски.
– Слушайте все! – приказал Вояка. – Срочно требуется дичь. Объявляю охоту открытой. Разойдись!
На мгновение воцарилась чудовищная неразбериха. Птицы злосчастного Жафрэ горестно верещали, за ними гонялись и сворачивали головы. Пара золотистых фазанов ухитрилась забиться меж ног своего покровителя и там нашла свою погибель.
– Попробуй-ка придушить хоть канареечку, детка, – говорил своему питомцу Эшалот. – Зверушек никогда не надо обижать, но это на жаркое. Ты теперь соску не сосешь, тебе тоже дадут!
Убийство фазанов отбросило объятого страхом Жафрэ назад в кресло.
– Так это не сон! – пробормотал он.
– В подобных случаях принято также говорить: «О Боже, что я вижу!» или же: «О небо! Верить ли мне своим глазам?» – бросил господин Барюк между двумя кукареку. – Вас сейчас разбудят, потрошитель мастерских.
– Охота закрыта! – провозгласил Гонрекен. – Это на вертел, поваренок! Остальные смирно! Просим занять позиции и присматривать за Добряком Жафрэ, пока не сготовится жаркое!
Жафрэ, ни жив ни мертв, закрыл глаза и сложил руки на своей впалой груди.
Он совсем проснулся, уверился, что все наяву, но откуда сие невероятное и грозное наваждение? В деревнях воры повязывают лица платком. Скорее всего, это воры, а то и убийцы, но к чему тогда это шумное представление? Убийцы и воры в Париже, как и везде, избегают шума.
– А ну-ка, мадемуазель Вашри, покажите, на что вы способны! Всю вашу грацию и дарование! Ну, коленку! Смелей! Альбинос, антраша! Дикобраз! Алле оп! Живей! – говорил стервятник, а его печальная злобная голова сотрясалась в бешеной пляске.
Балет театра Вашри был в разгаре.
Сова и мышь чудили что есть сил, петух скакал, выбрасывая шпоры, сороки семенили, аист и страус расхаживали огромными шагами, а голуби, выпятив грудки, топтались вокруг павлина, распускавшего свой великолепный хвост.
– Неужели тебе не смешно, оболтус! – говорил Эшалот Саладену. – А еще соску бросил! Посмотри, что папаша выделывает! Какой молодец был бы, будь у него пороков меньше, чем проворства! Вот этим па он и покорил сердце твоей несчастной матери.
