– Стоп! – вскричал Вояка. – Пить хочу!
Птицы замерли на месте.
Гонрекен, должно быть, нарочно изучал походку стервятников. Он приблизился к Жафрэ и учтиво сказал:
– Если господин доволен своими рабами, пусть объяснит им дорогу, следуя которой они смогут отыскать погреб, где имеется вино.
Но сорока уже вошла с огромным подносом, уставленным бутылками.
Жафрэ прослезился. По своим птичкам он, заметьте, не плакал.
– По чарочке, братцы! – сказал Гонрекен, откупоривая первую бутылку. – Здоровье Господина Сердце! Как положено!
– Здоровье Господина Сердце! – дружно подхватил хор.
Жафрэ задрожал всем телом.
– А ничего себе жаркое, – провозгласил подмастерье Каскаден, – на славу удалось.
Симилор, чокнувшись с той, что зажгла огонь в его ветреном сердце, пропел:
– Ты само сладострастие, ты заноза в сердце молодого человека, решившего, что уже не способен любить, ибо одержал слишком много побед над самым прекрасным в мире полом! Чтоб выразить всю глубину моего обожания, нужен эзопов язык богов и Вольтера! Если ты обманула меня, я перебью всю посуду! Возьми мою руку, мое состояние, мое имя; забирай все! Сольемся в вечном объятии!
Эшалот изъяснялся совсем иначе:
– Капельку неразбавленного, – говорил он Саладену. – Ты уже большой. Глотай!
– Господин Барюк! – позвал Гонрекен.
– Здесь!
– Сейчас самый подходящий момент. Я сам мог бы произнести речь, но по доброте душевной уступаю вам. Скажите этому Иуде: время, мол, летит на своих крыльях, и с его стороны было бы ошибкой выкобениваться перед лицом обстоятельств неодолимой силы.
Барюк выступил из толпы и застыл как вкопанный перед Жафрэ; тот невольно отпрянул.
– Нечего трусить! – сказал он. – Вот будете плохо себя вести, тогда вас и подвесят заместо люстры! Внимание! Я вам сейчас объясню дело в двух словах. Из нас любой мог прийти в одиночку, просто взять вас за шиворот и сказать: «Отпирай свой шкаф и давай бумаги». Но мы предпочли немного покуражиться, устроив длинный спектакль, в коем вам отвели заслуженную роль посмешища, чтоб доказать вам, что на всякого сыщется управа и что коль повадился кувшин по воду ходить, то уж ему и голову сломить средь всей дребедени вашего жалкого прозябания!
– Вот слушай, басурман, не ори! Большой уже, – прошептал Эшалот, затаив дыхание и боясь пропустить хоть слово из этого потока красноречия.
– Таким образом, – продолжал Барюк, голос которого окреп и стал пронзительным, – мы явились, с насмешкою на устах, явились глумиться над вами, что называется, в глаза, причем с полным правом, ибо вы украли бумаги, по поводу которых в суд подана жалоба господином де Мальвуа, и таким образом…
– Эй, «таким образом» ты уже говорил! – встрял Вояка, завидуя его красноречию.
– Неважно! – снова заговорил господин Барюк. – Таким образом, в заключение скажу… я хотел сказать, раз уж правосудие этим занялось, наша добыча даже пикнуть не может. Так-то! Да еще рад-радешенек, что его до сих пор не нарядили в кандалы! Из этого всего вытекает, что доносить на мерзавца не является делом, достойным художника… И в доказательство, что вас никто тут не боится и не собирается от вас скрываться, долой маски! Все!
Тотчас головы распахнулись, снова открыв лица.
– Вот видите, – продолжал господин Барюк. – Таким образом… Нет… Ввиду чего, перед началом пира, каковой вот-вот откроется на ваших глазах, дабы неповадно было впредь продавать дома, где находятся мастерские и вымогать по три миллиона за бумаги, принадлежащие Господину Сердце, который просил засвидетельствовать вам свое почтение, знаете ли… Вы сейчас пойдете, с левой ноги шагом марш! и воткнете ключ в этот замок, а не то… Смотрите сюда, Черная Мантия! Нынче ночью будет день, не так ли? О прочем я уже не говорю!
С этими словами господин Барюк впился своими глазками в друга пернатых. Его худощавая физиономия не обещала ничего хорошего. Жафрэ даже не пытался спорить.
– Я умываю руки, – пробормотал он, вылезая из кресла. – Я мирный человек, слаб здоровьем и не способен противиться грубой силе. Ну куда мне до Черных Мантий, помилуй Господи! Дорогие соседи, на дворе праздники, и вы, поди, просто хватили лишку за ужином, коли не разберете, ночь сейчас или день. Я против такого насилия.
– Цыц! – оборвал его Гонрекен. – Хватит болтать. Отпирай шкаф, время летит. Ты до сих пор не сообразил, как оно летит? Как на крыльях, ясно? Шевелись!
Жафрэ наконец покрутил ручки сейфа, составил заветное слово и достал из кармана ключ. При этом пришлось стать спиной к остальным, и он, опасаясь какой-нибудь пакости сзади, спешил изо всех сил, приговаривая:
– Я всего лишь простой хранитель, казначей графа дю Бреу де Клар, разве я когда мог предположить…
Страшный крик оборвал его речь. Он так торопился, что забыл отвести защитную пружину.
Едва шкаф приоткрылся, рука Жафрэ оказалась в стальной клешне.
Было очень похоже на спектакль, причем отнюдь не на драму, а на тот сусальный вздор, что именуют
