ужасе замер.
Он вспомнил это лицо с резкими, грубоватыми чертами, словно у деревянных святых в сельской церкви, и ему почудилось, будто холодное лезвие пронзает его грудь. Рана отозвалась пульсирующей болью.
Ролан узнал человека, который напал на него.
Веселая компания проследовала мимо с песнями и криками:
– Жулу – граф! Оплачем отца Жулу! Жулу – наследник! Жулу приглашает всех в свой замок в Бретани! Да здравствует Жулу! Король дураков!
Ролан еще долго слышал смех и вопли, в которых он вдруг явственно различил имя – Маргарита Садула.
На сей раз ему потребовалось больше времени, чтобы прийти в себя. Голова у него шла кругом, его снова лихорадило. Лишь к полуночи он добрался до дома, где жила его мать.
В квартале обитали студенты, и потому праздник отмечался с размахом. Входная дверь была распахнута настежь, никто не спросил Ролана, куда он идет. Он отсчитал четыре этажа, и какой же мукой оказался для него этот подъем! Грудь его горела, преодоление каждого пролета стоило ему изнурительных усилий. Когда же он наконец добрался до площадки четвертого этажа, то, забыв обо всем, бросился к порогу, за которым его ждала мать.
Он подумал, что сошел с ума. Из-за неказистой двери, за которой должна была обретаться кроткая нежная страдалица, доносились звуки буйного веселья: звон бокалов и вилок, громкие голоса, смех, пение.
Ролан подумал, что сошел с ума. Точнее говоря, он решил, что его подвела лихорадка, и он попросту бредит. Или же ошибся этажом, и его мать живет ниже.
Но эти яркие блики на двери, отбрасываемые лампой, были так хорошо ему знакомы! К тому же на соседней двери по обычаю Латинского квартала была прибита табличка с именем мадам Марселины.
Ролана охватил безотчетный мучительный страх.
– Матушка переехала! – произнес он вслух.
Иную, страшную мысль он пытался гнать прочь. Струйки холодного пота потекли по лбу.
Он постучал в дверь соседки, та не отозвалась. Ролан хотел было позвать ее по имени, но голос не шел из сдавленного горла. Звуки праздничного веселья, доносившиеся из квартиры матери, болезненным гулким эхом отдавались в его голове.
Он снова постучал.
– Кто там? – спросил настороженный голос.
– Это я, Ролан.
Соседка вскрикнула.
– Ах ты, негодный мальчишка! Где ты шатался?
– Моя мать! – горестно произнес Ролан. – Моя матушка! Где она?
Он услышал, как соседка что-то пробормотала. Прошла минута, долгая, как вечность. Наконец дверь отворилась, на пороге стояла мадам Марселина со свечой в руке.
– У меня племянница гостит, – смущенно сказала она. – Понимаешь, ты не очень вовремя… Батюшки! Да он в женском платье! И пьяный небось!
Ибо Ролан пошатнулся и чуть не упал навзничь. Соседка возмущенно подытожила:
– Ступай, откуда пришел, слышишь, бессердечный мальчишка! Ты убил свою мать, неделю назад ее свезли на кладбище!
Из груди Ролана вырвался громкий стон, и он без чувств рухнул на пол.
СОСЕДКА
Соседка, мадам Марселина, вовсе не была злой, напротив, все беды с ней происходили от чрезмерной жалостливости. Мадам Марселина была сильной женщиной. Она втащила бездыханного Ролана к себе и уложила на старый диван – украшение самой большой комнаты, служившей одновременно прихожей, столовой и гостиной. В жарко натопленной комнате витал стойкий запах кофе с водкой. Видно, праздничный обед удался соседке на славу.
Мадам Марселина обратилась к «племяннице», находившейся в другой комнате:
– Месье Огюст, досадно, конечно, я понимаю, но не оставлять же бедного мальчика на лестничной площадке. Я знавала его еще ребенком. Это сын той недавно почившей страдалицы, что жила рядом и чью квартиру сдали позавчера фабриканту бисера. Ну и балаган он устроил сегодня! Когда мальчик придет в себя, вы уж пожалуйста, месье Огюст, ни гугу и без глупостей. Подумайте о моей репутации в квартале.
В ответ «племянница» пробормотала нечто невразумительное. Мадам Марселина закрыла дверь, подожгла гусиное перо и поднесла его к носу Ролана, дабы привести его в чувство. Затем она подала ему стакан подслащенной воды, больше на столе ничего не было. Ролан выпил, глотая с трудом, и прошептал:
– Мне не пригрезилось, матушка умерла?
В его глазах было столько боли, что отзывчивое сердце соседки не могло не откликнуться сочувствием.
– Ах ты, маленький дурачок! – сказала мадам Марселина, растирая заледеневшие руки Ролана. – Я всегда говорила: «Он вернется! Он вернется!» Загулять на три недели, с последней ночи карнавала до середины поста, надо же было такое учудить! А уж как она тебя любила и как страдала!.. Только не подумайте, месье Ролан, что вашу матушку бросили одну. Пять последних ночей я спала в ее комнате на
