полу и надела траур, когда провожала ее на кладбище Монпарнас. Конечно, за гробом шло немного народу: я да доктор.
Ролан низко склонил голову, и мадам Марселина почувствовала, как губы юноши коснулись ее руки. На глаза соседки навернулись слезы.
– Знаю, знаю, у тебя доброе сердце. Черт возьми, уж от тебя я такого не ожидала. Ты был всегда ласков с ней, да и к тому же вы были одни на целом свете… Ведь говорила же я ей: «Он слишком красивый парень, с ним надо быть построже». Но даже я не ожидала, что ты начнешь гулять так рано. Пропасть на три недели, три недели и два дня! И, видно, с тобой не больно-то церемонились. Ты переменился, выглядишь больным, измученным.
– Это не то, что вы думаете, – перебил Ролан.
– Ну хорошо, хорошо, – сказала мадам Марселина, – я ничего не думаю. Вот беда, племянница у меня гостит. Если бы не она, то я непременно оставила бы тебя переночевать, но, сам понимаешь, при ней неудобно…
– Расскажите мне о матушке, прошу вас, – снова перебил Ролан.
– Бедный малыш, – вздохнула соседка, – крепко тебе досталось от этих дамочек! Что ты хочешь от меня услышать? У твоей матушки были секреты, это точно, но мне она их не поверяла… Но ты ведь не вор, правда? Голову даю на отсечение, что нет! И однако она говорила о каком-то бумажнике с двадцатью тысячами франков. Подумать только, двадцать тысяч франков! Откуда она могла их взять?! Под конец ей стал изменять рассудок…
Соседка внимательно наблюдала за лицом Ролана. Природная подозрительность не покидает женщин даже в самые трогательные моменты. Ролан не поднимал глаз и не отвечал.
– Вот оно как! – удивленно воскликнула мадам Марселина. – Значит, история о двадцати тысячах франков – не выдумка! Послушай, неужели у тебя ничего не осталось? Отвечай… Ах извини, у тебя ничего не осталось. За двадцать три дня тебя обобрали до нитки, не так ли? Господи, а ведь можно было бы иметь триста пятьдесят тысяч франков в год и жить припеваючи.
Ролан хотел было возразить, но соседка прикрыла ему рот рукой.
– Дурачок ты мой, да они и не таких простаков пускали по миру. В этом деле они мастерицы. Впрочем, твои приключения меня не интересуют. Если бы не племянница, я бы предложила тебе… но я уже об этом говорила.
Из спальни послышался мощный храп, издаваемый явно мужчиной. Мадам Марселина смущенно закашлялась и поспешно продолжала:
– Вот как все было: в первый день поста мадам Тереза чувствовала себя неплохо. Поскольку ты не вернулся и она беспокоилась, я рассказала ей о костюме Буридана. Она не расстроилась, напротив, ей захотелось увидеть тебя в офицерском платье. Бедная женщина! К вечеру у нее начался жар. Доктор Ленуар спрашивал меня, бывало ли раньше, что ты не приходил домой. Знаешь, он очень достойный человек. Не то что доктор Самюэль, тот явился лишь на распродажу ваших вещей… Ох, они таки не задержались с распродажей, все пустили с молотка!
– Они хотя бы оставили что-нибудь из моей одежды? – спросил Ролан.
– Ничего не оставили, и хозяин еще заявляет, что вы ему задолжали за квартиру. Так что, дружочек, тебе придется уйти в чем пришел. Видно, сюртук и панталоны ты тоже прогулял… Но надо поторапливаться, сам понимаешь, племянница… Только через два дня она впервые упомянула о двадцати тысячах франков. В конце недели прошел слух, будто убили какого-то молодого человека, только об этом и говорили. Конечно, мадам Терезе я ничего не сказала, чтобы не волновать ее. Пора мне закругляться, сейчас неподходящее время для визитов, да и не люблю я сплетничать. Но приходи, когда захочешь, всегда буду рада… Ох, молодость!
– Что она говорила обо мне? – спросил Ролан. Глаза его были сухи, но голос звучал отрывисто, словно он с трудом выдавливал из себя слова.
– Однако ты неплохо держишься, – сухо заметила мадам Марселина. – Я-то думала, ты поведешь себя по-другому… А тебя, кажется, ничем не проймешь! Впрочем, раньше или позже все вы такими становитесь. Что она говорила о тебе? Слава Богу, мы, женщины, в десятки раз лучше вас, мужчин, а может и в сотни. Она говорила: «С ним случилось несчастье!» В предпоследний день она почувствовала себя лучше, попросила принести перо, чернила, бумагу и написала письмо. Я думала, что она скажет мне, куда его отнести, но она, как всегда, таилась. Я не обижаюсь, но разве я не доказала ей свою дружбу? Ну да теперь все равно. Она вызвала рассыльного и осталась с ним наедине. Я знаю этого малого. Когда он выходил с письмом, я спросила: «Куда ты это несешь, Жером?» – «Не суй нос в чужие дела», – ответил он. Вот так всегда: заботишься о человеке, а награду получаешь… Ну хватит болтать. Уже час ночи, и племянница моя здесь.
Ролан поднялся весь дрожа.
– Ты не подумай, я тебя не выгоняю, – спохватилась мадам Марселина, раскаявшись. – Садись. Тебе есть где переночевать?
– Да, – не задумываясь, ответил Ролан.
– Ох, боюсь, ты врешь!.. Отправив письмо, она совсем обессилела, ей становилось все хуже и хуже. Неделю тому назад она вручила мне небольшой пакет с бумагами для передачи доктору Ленуару и угасла у меня на руках. Я плачу, а ты, негодник, даже слезинки не проронил!
Ролан смотрел на нее неподвижным взглядом, глаза его действительно были сухи. Он издал глубокий вздох.
– Выпей воды, – предложила соседка. – Уж лучше бы ты плакал. Она умерла с твоим именем на устах… А раньше она говорила что-то о герцоге… о пэре Франции… Понятно, она уже бредила!.. Надеюсь, ты вернешься в мастерскую?
Ролан утвердительно кивнул и спросил:
– Когда она умерла, ее лицо сильно изменилось?
Голос его звучал глухо и невыразительно. Мадам Марселине стало не по себе.
– Когда-нибудь ты сойдешь с ума… Ты видел себя в зеркале? Ни одна женщина не может сравниться с
