– Уж не знаю, каким образом я до нее доберусь, но я доберусь до нее!
II
САЛАДЕН ВЫКАПЫВАЕТ РОВ
Мы расстались с Саладеном, когда он с аппетитом праведника обедал в ресторане предместья Сент- Оноре. Мы не должны надолго покидать его – во-первых, он герой нашей повести, а во-вторых, его облик, точно скопированный с натуры, очищает наш рассказ от греха романтичности и окрашивает его в цвета подлинности.
Саладен, как и большинство героев нашего века, не имел родословной в общепринятом смысле; он был из тех грибов, какие прорастают на перегное парижского порока. Грязная, позорная и нелепая легенда мифологическим облаком окутывала его колыбель. Он был на свой лад богом, и у него была своя коза Амалтея. Мы воспели его отца Симилора, дипломированного танцовщика, его кормилицу Эшалота, его мать Иду Корбо, увечную Венеру, и зеваки из богатых кварталов извлекли немало любопытного, удивительного и полезного из наших путешествий по подземельям цивилизации и из наших многочисленных открытий.
Мы предприняли утомительное путешествие, в котором чаще встречали гнусный в своей нищете порок и дикую, до невероятности нелепую комедию, а не страшные и трагические события.
Это все тот же Париж, но на сто футов углубившийся под землю; Париж, никогда не учившийся в школе, пробавляющийся безнравственным просвещением мелодрамы – она одна проливает свет в этих потемках.
Это все тот же Париж; остроумие здесь пугает, щегольство внушает жалость, а потуги на хорошие манеры смехотворны и вместе с тем мучительны.
Мы не выдумали этот Париж – мы нашли его, отправившись в один прекрасный день искать чудовищные подземелья, где обитает сотня тысяч разбойников, ежегодно закалывающая, режущая, душащая, оглушающая и отравляющая сотню тысяч жертв.
Уже другие направились по моим следам в этот удивительный край – но не тот, где побывал Эжен Сю: эти пещеры более подлинны, но не так ярки, как центр земли, описанный моим другом Жюлем Верном. Думаю, когда-нибудь по этому дну общества проложат бульвар, и богатые парижане смогут, отправившись на увеселительную прогулку, полюбоваться остатками черной сарабанды, какую плясали когда-то невежество и нищета.
Ида Корбо умерла, захлебнувшись в виноградной водке; сообразительность помогла Эшалоту выпутаться из беды; сам Симилор, нимало не ущемляя своей порочной природы, приучился мыть лицо и руки.
Саладен, принадлежавший ко второму поколению, должен был воспользоваться этими достижениями и – кто знает – возможно, сумел бы пробраться сквозь легко расступающиеся слои нашего общества к высочайшим вершинам.
А пока он ел, выбирая по карте что получше, несмотря на привычку к бережливости. Он был доволен, как негоциант, только что справившийся с трудной комбинацией. Идея Саладена, как и все великие идеи, была проста и к тому же, как почти все замыслы парижского сброда, зародилась из его театральных воспоминаний.
Каждому известна история лекаря, испытывавшего нужду в пациентах: не имея их в достаточном количестве, он ломал прохожим руки-ноги, чтобы потом их лечить.
Пьеса, написанная на этот сюжет, выдержала пятьсот представлений.
Саладен изобрел нечто подобное. Когда-то он похитил Королеву-Малютку за сто франков, которыми воспользовался преступный Симилор; теперь он хотел получить в сто раз, в тысячу раз больше, вернув Королеву-Малютку ее матери.
Поначалу в этом плане был серьезный изъян, поскольку Королева-Малютка была дочерью бедной женщины, способной выплатить лишь очень скромное вознаграждение.
Но существовал тот смуглый человек, тот иностранец с черной, словно тушь, бородой, который дал луидор Саладену, переодетому старушкой.
Те, кто вышел из недавно упомянутых мной низов, могут быть рассудочны, трусливы, расчетливы и терпеливы, но все они безумно романтичны.
Подумайте, ведь они всегда играют с двадцатью шансами против одного, и у них нет первой ставки. За четыре или пять лет они накупили на тридцать миллионов лотерейных билетов по двадцать пять сантимов – эти розыгрыши были устроены для укрепления нравственности общества.
Нашим министрам отлично известна чудесная истина: у людей не имеющих ни гроша, можно выцарапать ослепительные богатства.
Первоначальная идея Саладена заключалась в том, чтобы продать украденное; по мере того как проходили годы, запросы в этой фантастической сделке возрастали в его уме, потому что желание обратилось в веру и он видел нищую мать вознесшейся на гребень фортуны.
В навязчивой идее есть нечто ценное. В самом деле, похоже, у человека есть таинственный дар – изменять судьбу, заботливо и терпеливо высиживая твердое желание.
Неудача – удел нерешительных и колеблющихся.
Второй вариант замысла Саладена был поистине водевильным: прогресс в искусстве драмы; он решил, что счастливая мать, обретя дочь, ни в чем – даже в руке последней – не сможет отказать вернувшему ее ангелу-спасителю. Это не были легкомысленные предположения. Саладен глубоко исследовал ситуацию; он ставил перед собой эту мать, графиню или маркизу, и старательно выискивал, какие предлоги она сможет найти для отказа.
Ясно, что в приличную семью бродячего акробата не примут. Саладен устроил так, чтобы перестать быть бродячим артистом: он, как мы говорили, приобрел образование, конечно, неполное, однако сам он, будучи во всем самого высокого мнения о себе, считал его блестящим.
Не улыбайтесь. Время скромности прошло. Тщеславие, если оно достаточно основательно и тяжеловесно, становится одной из наиболее действенных добродетелей, способствующих успеху.
