Однако речь идет не об обычном покровительстве, которое может оказать богатая женщина молоденькой девушке, живущей своими трудами, но о покровительстве, которое может, оказать человек, обладающий некоторым могуществом и властью, существу слабому и находящемуся в опасности.
Семья ваша состоит из трех человек, и я боюсь за вас всех.
Я лишь недавно узнала о том, что ваша жизнь – под угрозой, и теперь я пытаюсь отвести ее от вас.
Скажу сразу, что с моей стороны это вовсе не благодеяние. У меня здесь есть собственный интерес, вернее – я защищаю интересы того сообщества, к коему принадлежу.
Есть тайны, которых я не могу вам открыть – во всяком случае, пока. Кроме того, недавно произошли таинственные события, и их суть ускользает от меня. Так удовлетворитесь же теми объяснениями, что я могу дать вам прямо сейчас.
Я говорила вам о содружестве, которое основал великодушнейший человек, желавший творить добро и помогать обездоленным и несчастным.
Но я говорила с вами и об иных людях, которые уже много лет исправно – хотя зачастую и тайно – служат Злу.
Одна из таких вот организаций, поставившая своей целью разрушать все доброе и светлое, как раз и вмешалась в дела вашего отца, самым ужасным образом переменив его судьбу. Подумать только – а ведь очень многие вообще не верят, что подобные организации существуют! Однако же я уверена, что вас не слишком удивили мои слова. Вы ведь и сами о многом догадывались, ведь правда?
– Сударыня, – отвечала Ирен, охваченная несказанным смятением, – не знаю, хорошо ли я поступаю, но что-то вынуждает меня довериться вам. На четвертый день после нашего приезда в шахты мой отец тяжело заболел. Назавтра лихорадка его усилилась и у него начался бред. Никогда прежде он не говорил ничего подобного. Повторить ли вам слова, произнесенные им в горячке? Он бредил о разбойниках, об убийстве и о каких-то сокровищах...
– А как он называл эти сокровища? Сокровища Обители Спасения?
– Да, именно так. Но когда он приходил в себя, он тут же начинал требовать от нас с Ренье, чтобы мы пересказали ему эти его сказки. Казалось, он боялся, что может выдать какую-то страшную тайну.
– И тогда-то вы и заподозрили, что он безумен?
– О, мадам! Подозрение это кажется мне святотатством. Ведь я не знала матери и очень привязана к своему отцу.
– Возблагодарим же Господа за вашу любовь, дитя мое, ибо спасет она вас.
– Пожалуйста, сударыня, откройте мне, что за опасность нам угрожает. Я доверяю вам, доверяю всецело, безгранично. Я знаю, что вы добры – так пожалейте же меня.
Я боюсь.
– Ваш отец, – говорила между тем Маргарита, оставив без внимания просьбу Ирен, – упоминал пытки, судилище...
– Он и теперь не забыл о них, – отвечала Ирен. – Лихорадка отпустила его, но болезнь осталась.
Ирен развернула письмо и протянула его графине, но та отвела ее руку.
– Видите ли, – произнесла графиня медленно, – зло умножилось с тех пор, как он написал вам свое письмо. Ведь он не сообщил вам о своем приезде?..
– В Париж?! – вскричала Ирен. – Неужели? Мой отец?
Лицо Маргариты посерьезнело и исполнилось нежного участия.
– Вы недавно спрашивали меня, дитя мое, куда вам идти, – проговорила она. – Это было тогда, когда я просила вас предоставить мне вашу комнату. И еще вы хотели знать, если я вас правильно поняла, на вашей ли я стороне. Теперь, надеюсь, вы во мне не сомневаетесь... Итак, у вас есть выбор. Вы можете отправиться либо к вашему жениху, либо к вашему отцу.
Ирен будто онемела, и тогда графиня прибавила:
– Ваш отец вовсе не безумец, и он никогда не был безумцем. То, что вы принимали за плод больного воображения, неоднократно происходило в действительности. И разбойники, и сокровища существуют. Пытки и судилище – это тоже не вымысел. Ваш отец боится того топора, что давно уже занесен над его головой.
Ирен молитвенно сложила руки:
– Сударыня, поверьте, я клянусь вам, что мой отец никогда не совершал ничего, что могло бы навлечь на него кару закона.
Выражение лица Маргариты переменилось. Взгляд ее стал холодным и острым, будто сталь кинжала:
– Речь идет вовсе не о законе. Ваш несчастный отец боится тех, что поставили себя выше закона. Он приговорен к смерти судилищем Черных Мантий. И он знает о приговоре.
XV
ИРЕН УХОДИТ
Париж, как известно, не умолкает ни днем, ни ночью. В нем вечно царит суета, он то весел, то деловит, но всегда – шумен. Однако же в нашем отдаленном квартале было тихо: недаром же тут располагалось кладбище.
Здесь часто слышались жалобы ветра, стонущего в ветвях вековых деревьев, и много реже громыханье кареты по мостовой ближайшего бульвара.
Часы на соседней фабрике неспешным боем отмечали бег времени. Теперь было уже поздно, и
