Королевские бастарды

подогнулись, будто не могли больше удержать вес тела.

Лиретта смотрела на него, приоткрыв рот, и, пожалуй, больше ее напугало поведение приемного отца и его явный страх, чем загадочный голосок.

– Как вы думаете, – спросила она, – кто это говорит?

– Понятия не имею, – едва выговорил Эшалот. – Мертвые ведь не возвращаются…

– Не сочиняй, голубчик, – прошелестел все тот же голосок. Он звучал мягко и доброжелательно. – Некоторые мертвые возвращаются, и ты прекрасно знаешь, кто говорит.

Эшалот попытался перекреститься. В фанеру, которая заменяла оконное стекло, трижды легонько постучали, следом снаружи послышался сухой кашель.

– Открыть? – спросила Лиретта. К ее испугу примешивалась немалая доля любопытства.

Эшалота била нервная дрожь. Какое-то время он не мог вымолвить ни слова, потом взял себя в руки и ответил:

– Отец-Благодетель, если нужно, чтобы по вам отслужили панихиду за упокой вашей души среди адских мук в Батильоне и на Елисейских полях, я – человек небогатый, непременно…

– Открой, дурак, – прервал его голосок с уже явным раздражением. – Я – последний владелец особняка Фиц-Роев на улице Культюр, мне, умирая, доверил свою шкатулку наш дорогой герцог де Клар, и я собственноручно передал бумаги старому Морану, который был у меня чем-то вроде слуги. Теперь я хочу видеть ту, кто скоро станет герцогиней де Клар.

Эшалот положил обе руки на плечи Лиретты, а потом отодвинул задвижку, которая держала фанеру.

Как только окно приоткрылось, он отпрянул в сторону, Лиретта же, наоборот, подалась вперед и высунулась в окно, чтобы лучше видеть.

Но увидела она только пустынную площадь, освещенную неверным светом луны, мелькающей в просветах темных туч, гонимых зимним ветром.

– Кто здесь? – – спросила она удивленно. – Где вы, тот, кто говорит?

Послышался легкий стук, будто деревянные ладошки легонько похлопали друг о друга.

– Очень хорошо, голубушка! – прошептали на улице.

У папаши Латюиля прозвонили часы. Голос невидимки произнес:

– Он, кажется, должен был прийти в полночь, но опаздывает на три часа. Эшалот! – надтреснутый голосок.

– Да, Отец-Благодетель! – немедленно отозвался владелец балагана.

– Закрой, дружок, окно и читай свою бумажку девочке десять раз, а если понадобится, то и двадцать. На рассвете она должна знать молитву наизусть. Если не придет Пистолет, придет кто-нибудь другой.

И вновь послышалось сухое тихое покашливание.

«Быть такого не может, – подумал Эшалот, – чтобы покойник – и простудился!»

Лиретта высунулась в окно чуть ли не по пояс и смотрела во все глаза. Луна как раз осветила всю площадь, от балаганов до бульвара.

Всюду пустынно, всюду тишина.

– Спокойной ночи, – пожелал надтреснутый голосок, когда они закрывали окно, – работайте быстро и хорошо. В вас заинтересованы, дети мои.

Минуту спустя Эшалот и Лиретта сидели, склонив головы над клочком бумаги, выполняя заданный им урок. Эшалот разбирал свои каракули, Лиретта старалась припомнить молитву, и мало-помалу обрывки фраз стали всплывать в ее памяти.

– Petrat sube onde et Simat, – произносил Эшалот, —fili hi taire… Полковника я видел всего два раза, и второй раз – на погребении, но могу поклясться, что это был он… siamregommehantait…

— Если он вернется, господину Пистолету грозит беда, – прошептала Лиретта. – Oremus.Petrasubип- decima,filii tertiam… Вы уверены, что это был полковник? Послушайте, он опять кашляет! Нет, вы послушайте, послушайте!

– Уверен! И если бы он захотел, он открыл бы мне тайну моего рождения. Ты сама знаешь, что во всех самых интересных пьесах человек заключает договор с сатаной… RegommehantaitJeanne Huam,qu'h eritait…

–  Regumantejanuamquae rite… До чего же мне хочется увидеть того, кто кашляет! И знать, что ничего страшного не грозит господину Пистолету.

Мы избавим вас от дальнейшей латыни, которую Лиретта почти без усилий восстановила по орфографическим упражнениям Эшалота.

Мария Стюарт, прекрасная и несчастная королева, которая приходилась дальней родственницей нашей Лиретте, говорила, как рассказывают, на латыни совершенно свободно и, приехав в Париж совсем