отвислых полей шляпы на промокшие плечи капала вода.
— Вы, кажется, что-то сказали сейчас? — повторил он. [53]
— Я сказал? — спросил Андрей.
— Вы ничего не сказали?
Высокий человек приблизился вплотную к лицу Андрея и осмотрел его внимательно.
— Гражданин, подайте на кусок хлеба, — вдруг пробрюзжал он, и рот его открылся еще больше.
— Хлеба? — спросил Андрей.
Человек постоял некоторое время молча, с застывшим лицом, с вытаращенными глазами, потом повернулся и быстро побежал за угол.
Прошел старик, с туловищем, наклоненным вперед, и ногами, отстававшими от туловища на полшага. Ступни его были обернуты промокшим, тяжелым тряпьем, и на тротуаре позади него оставались следы, как от швабры. Он остановился против девочки и о чем-то спросил. Потом нагнулся к ней и опять что-то сказал. Тогда она пронзительно вскрикнула и бросилась в сторону через дорогу. Тонкие, длинные ноги ее замелькали перед Андреем голыми, блестевшими от воды коленками. Андрей сделал несколько шагов следом за девочкой. Она куда-то пропала.
Хриплый, сначала придушенный, потом резкий, все учащавшийся звон заливал улицу. Не понять было, откуда он шел. Потом внезапно грузный шум накатился на Андрея сверху, с боков, из-под земли и сразу стих, слизнув собою заливший улицу звон.
В тот же момент кто-то подбежал к Андрею и взял его за руку. Он обернулся. Желтый, бессильный, мутный фонарь слепой мишенью смотрел ему в спину. Гвалт охрипших глоток прорезала горластая бабья брань:
— Ч-черт! Я ему звоню, а он — ч-черт, право!..
— Что же это вы? — произнес чей-то тихий голос. [55]
Рука, за которую Андрея, как слепца, отвели на тротуар, осталась протянутой... Потом Андрей что-то понял и захотел кого-то поблагодарить и, как слепец, стал искать протянутой рукой опоры.
И его рука натолкнулась на чьи-то тонкие холодные пальцы. Он схватил их и притянул к себе.
— Благодарю вас, — сказал он.
Испуганный, дрожащий крик хлестнул его по
лицу:
— Андрей!
Он сожмурился, как от удара, вглядываясь в черные круглые глаза, стоявшие перед ним.
— Андрей, это ты, Андрей?
Он бросился к женщине, охватил ее голову — холодную, залепленную мокрыми волосами, отыскал губы, прижал их к своим, затих.
— Рита, — проговорил он невнятно, — как ты очутилась здесь?
— Приехала, ищу тебя...
— Пойдем, тут народ, — сказал он, уводя ее в боковую улицу.
И сразу улицы стали отчетливы и все приобрело жёсткую ясность.
— Какая бессмыслица, — сказал Андрей.
Рита перебила его торопливо:
— Что с тобой, ты как безумный стоял на дороге, я насилу узнала тебя. Ты нездоров, Андрей?
— Погоди, ты говоришь, что приехала ко мне?
— Да, Андрей. Я не могла больше.
— Ну конечно, не могла, истосковалась!
— Андрей!
— Что Андрей? Какая чушь, какая бессмыслица! А если я сегодня уеду на фронт? И потом, ты ведь знала, что я уехал на фронт? Что я на фронте? Как ты могла... Нет, это черт... [55]
— Андрей...
— Ах, брось! На что ты рассчитывала? Откуда ты взяла, что я живу здесь? Что ты будешь делать?
— Я знала, что ты служишь здесь. Ведь прошло два месяца. Я думала...
— А ты думала, что я получаю семьдесят два золотника хлеба в сутки? Думала, что свалишься где- нибудь под забором? Наконец — может быть, я убит? То есть ты думала, что я мог быть убит? Ну, не убит, так мог сто раз умереть с голоду?
— Послушай...
— Ну куда ты сейчас пойдешь?
— К тебе.
Он остановился, взмахнул руками и хотел крикнуть, но Рита опередила его крик тихим, каким-то падающим стоном:
— Мне больше некуда, Андрей!..
Он выдохнул из себя набранный для крика воздух и посмотрел на нее. Глаза ее были влажны, и веки охватывали их омертвелыми синими кольцами. Обветренные губы подергивались, как будто силясь выговорить какое-то слово.
— Конечно, некуда больше, — пробормотал Андрей, отвертываясь от Риты и продолжая стоять.
— Я хотела тебе сказать... — услышал он тот же стонущий, куда-то падающий голос.
Он вздрогнул, тут же поежился, запрятал пальцы в рукава шинели и произнес слово, которое всегда приободряло:
— Ерунда!
— Я хотела сказать, почему я приехала.
Он не шелохнулся.
Тогда Рита прислонилась к его руке и шепотом,
быстро проговорила:
— Я должна была приехать. Я беременна. [56]
Андрей отскочил в сторону, прижался к мокрой стене. Ладонями он поглаживал скользкий камень, ноги его согнулись в коленях, и полы сырой, тяжелой шинели дрожали. Он долго молчал, уставившись ввалившимися глазами в какую-то точку над головой Риты. Потом чуть слышно прошептал:
— Как же ты...
— Я не виновата, Андрей...
— Нет, нет! — воскликнул он, отрываясь от стены. — Как глупо! И вообще...
— Андрей!
— Нет, нет! Я говорю, почему же ты ничего не сказала? То есть почему ты не сказала сразу, как только я спросил?
— Ведь ты не спрашивал, — проговорила она дрогнувшим голосом.
Он засмеялся обрывисто, необычно, подхватил ее за руку и повел быстро, почти бегом.
— Что же мы стоим? Что же мы стояли? Какая ты чудачка! Надо было...
— Ну, Андрей, откуда я могла знать, что ты...
— Что я — что? Что я?
Она заглянула ему в глаза снизу вверх, выгнув голову как-то по-птичьи, и молча улыбнулась.
Они шли безлюдными улицами, крепко прижавшись друг к другу, и он пристально рассматривал дорогу, обходя вывороченные камни и поблескивающие меркло лужи.
Потом он тихо спросил:
— Тебе не холодно, Рита?
Клубок
На лестнице ранним утром Андрей столкнулся с профессором. Он узнал его по росту и по движеньям
