– Разрешите доложить?
– Скорей.
– Мне его беседы который раз сомнительны, товарищ комиссар. Тут в соседнем уезде его деревня недалеко, откуда он родом, Никон Карнаухов, товарищ комиссар.
– Короче.
– Я коротко. Он и говорит, что всю, мол, войну провоевал, цел остался, а тут, мол, к порогу родному дошёл – голову складать приходится. От кажного человека, говорит, какой ни на есть след останётся. Один скамеечку, заметь, сделает, другой ступеньки к речке откопает. А какое, говорит, от тебя наследство, кроме тухлого мяса?
– Да что он сделал-то? – нетерпеливо глянув на часы, поторопил Извеков.
– У меня один глаз, а я, думаю, тебя скрозь вижу! Ты, спрашиваю, в атаку пойдёшь либо нет? Сам, говорит, ступай. И облаял меня. А я, вишь, к себе в деревню пойду. Ах, ты так, думаю! Сейчас его винтовку – хвать! И говорю: нет, ты, дезертирская душа, не в деревню к себе пойдёшь, а к стенке! Вот куда! И прямо его к командиру. Командир мне приказание: доставь комиссару, как комиссар решит, так и будет. Расстрелять его, товарищ комиссар, к чёртовой матери! – ожесточённо кончил Ипат.
– Ну, ясно, а что же ещё? – сказал Кирилл, отворачиваясь и глядя через дорогу и потом – снова на часы.
– Ага! Слыхал? – устрашающе шагнул Ипат к Никону.
– Ты что? Перед боем вздумал товарищей предавать, а? – спросил Кирилл.
– Это все он выдумал, товарищ комиссар, – умоляюще сказал Никон. – Он горячий.
– Выдумал? – закричал обозлённо Ипат. – Ступеньки к речке выдумал?
– Он давно пужал нажаловаться. Не одобрял меня. Известно, спорили. Для одного разговора только, товарищ комиссар. Вроде в карты от скуки…
Никон держался на ногах неустойчиво, как человек в новых валенках, переминаясь, и лишь изредка с укором поднимал бегающие низко глаза на Ипата.
– Так, значит, в атаку, Карнаухов, не пойдёшь? – спросил Извеков.
– Как не пойти, товарищ комиссар! Служба! Не хуже Ипата солдатом был.
Кирилл хотел что-то сказать, но пулемётная очередь вопросительно разрезала насыщенное влагой пространство, оборвалась, и следом врассыпную защёлкала винтовочная стрельба. Били справа – это Кирилл тотчас уловил. Он только не понял направление огня. Он глубоко набрал в грудь воздуха и не сразу мог выдохнуть. Словно острая боль приостановила его сердце, и всё, что он видел, в этот миг приобрело удивительную зримость и чем-то особо ознаменованное выражение.
– А за кого ты бьёшься, я тебе говорил? – спросил Ипат снисходительнее, но с оттенком презрения. – За себя бьёшься. От нас пойдёт новый народ. Говорил я тебе, нет?
Кирилл обернулся. Будто из другого мира взглянув на этих бойцов, он повторил в уме последние расслышанные и непонятные слова и вдруг понял их: от нас пойдёт новый народ. Он спустился с насыпи.
– Если покажешь себя молодцом в бою – прощу, Карнаухов. Если нет – вини самого себя.
Он положил на плечо Ипату руку.
– Отдай ему винтовку. И смотри за ним. Передаю его тебе на поруки. А сейчас – бегом, на свои места!
– Я по-смотрю-у! – пропел Ипат с ликованием.
Кирилл уже не видел, как они оба, прижимая локтями закинутые за плечи винтовки, побежали солдатской рысцой вдоль линии стрелков.
В бинокле погост стоял по-прежнему, как застывший, но словно расчленённый на мельчайшие подробности, в которые упорно всматривался Кирилл. Он все хотел распознать направление стрельбы – куда били, по селу или по лесу? – и распознать никак не удавалось, особенно после того, как вразброд взялась отвечать на обстрел Репьёвка, а за ней – дружнее, но глуше – скрытая дождём лесная позиция банды.
Кирилл перевёл бинокль на село. Почти сейчас же, в нечаянную паузу стрельбы, до него долетели странные взвизгивания, и он увидел над полем, отделяющим шоссе от Репьёвки, мечущиеся чёрные стаи галок и грачей. Птицы врассыпную кружились над селом, отлетая от васильковых куполов церкви и возвращаясь к ним, и странный визг, соединённый с граем, все сильнее вплетался в ружейный треск и в короткие строчки пулемётного стука.
Все, что затем произошло, показалось Кириллу последовательным нарушением того плана, который он заранее так отчётливо себе представлял, хотя все время он старался выполнять его с неотступной точностью.
Хвалынский отряд поднялся с исходной позиции прежде положенного срока после начала обстрела. Кирилл различил на фоне берёз бегущие с холма по погосту маленькие фигуры, которые, спускаясь, исчезали в зелени садов. Этот момент должен был по плану определить начало атаки с большака. Но этот момент пришёл раньше, чем ждал Кирилл, и с мыслью, что все теперь не так, как нужно, он поднял над головой револьвер и, помахивая им и оглядывая вправо и влево свою цепь, прокричал: «Вперёд!» Голос показался ему совершенно непохожим на тот, который хотелось услышать. Выскочив на дорогу, Кирилл пересёк её, сбежал вниз, оглянулся, увидел высыпавших на шоссе, почудившихся ему страшно высокими и растерзанными в своих шинелях нараспашку, красноармейцев и закричал ещё раз: «Вперёд, за мной!»
Он побежал полем, держа револьвер над головой и прислушиваясь. Сзади и по сторонам от него раздавался топот грузных ног, вверху взвизгивали продолжавшие кружить птицы. Он не ощущал своего тела, хотя ноги непрерывно натыкались на борозды и кочки распаханного поля. Он что-то закричал опять и опять.
Уже добежали до половины поля, когда из-за репьёвских сараев ахнул по атакующим ружейный залп.
