– А кем вы были?
– Я служил в камере прокурора судебной палаты.
– В должности?
– Я был кандидатом на судебную должность.
– И долго?
– Может быть, в былое время я сказал бы: к сожалению, – ответил Ознобишин с едва заметной извиняющейся улыбкой и как будто застеснявшись. – Теперь я говорю: к счастью, долго. Около семи лет, начиная с университетской скамьи. У меня, как раньше выражались, была неудачная карьера.
– Почему?
– Ну, – приподнял бровки Ознобишин, – я совсем не карьерист. К тому же у меня не было никакой протекции. Я из простой семьи.
– А была бы протекция?
– Протекция мне вряд ли помогла бы.
– Ну что же это за протекция, которая не помогает! – вскользь проговорил Рагозин.
– Да, конечно, – согласился Ознобишин и тут же добавил, как бы в шутку: – Но в моем случае просто никто не согласился бы протежировать.
– Такой вы неудачник?
– Да, естественный неудачник.
– Как – естественный?
– То есть по своей природе.
Он опять немного опустил глаза:
– Мне не доверяли в прокуратуре.
– Не доверяли?
– Я не совсем был похож на прочих чиновников. Это внушало недоверие.
Рагозин вдруг сказал решительно:
– Не доверяли, не доверяли, – и кончили тем, что назначили вас прокурором.
Ознобишин не только всеми чертами лица, но всем вытянувшимся телом изобразил вопрос, который, однако, никак не мог слететь с его затвердевших и выражавших обиду губ. Насилу одолевая борьбу чувств, он сказал озадаченно:
– Вы позволите разъяснить?
– Мне нужны не разъяснения, а я требую, чтобы вы без утайки сказали о вашем прошлом.
– Я ничего не утаиваю, – потряс головой Ознобишин, все ещё не вполне справляясь с обидой, просившейся наружу, и потом заговорил с горькой, но очень скромной учтивой улыбкой:
– Я теперь понимаю, что существует подозрение, будто я выдаю себя не за того, кем был. Это неверно. Я никогда не был прокурором. Перед самой революцией на меня возложили исполнение обязанностей секретаря палаты, но в должности этой я так и не был утверждён. Откуда же могла взяться легенда, что я был прокурором? Я думаю, это только потому, что буквально за два дня до Октября, то есть при Временном правительстве, в палате было получено из Петрограда назначение моё товарищем прокурора. Назначение было от двадцать третьего числа, а переворот, как вы помните, произошёл двадцать пятого. Никаких формальностей по назначению не было сделано.
– Почему же вы скрыли это при допросе?
– Я ничего не скрыл. Мне задавался вопрос – кем я был? Поэтому на вопрос – кем я не был? – я не отвечал.
– Но всё-таки вы были прокурором, только не при царе, а при Керенском, так ведь, да?
– Нет. Прокурор – это легенда. Но я никак не могу признать себя даже бывшим товарищем прокурора, потому что в должность эту не вступил.
– Ну, а секретарём палаты при царе?
– А эту должность я только исправлял, но утверждён в ней никогда не был, – с проникновенным убеждением сказал Ознобишин.
Рагозин засмеялся.
– Ловко вы это, право!
– Какая же ловкость? Ведь это все легко подтверждается документами. Архив палаты уцелел. Да и свидетелей я могу указать какое угодно число.
– Ну, а за что же вы так полюбились Керенскому, что он вас назначил прокурором?
– Товарищем прокурора, – поправил Ознобишин, – и не Керенский, а при правительстве Керенского. Керенский меня, конечно, не мог знать. А назначения тогда были валовые.
– Что это такое?
– Валом назначали, по всем судебным округам, вроде, как бы сказать, производства приказом в прапорщики.
