– Не знаю, правильно или нет, но это мое личное мнение. Оно, возможно, не для всех обязательно и не ко всем подходит.
– Это демагогия, товарищи! Пусть дает объяснение по существу! – крикнул с места Спиглазов. Лицо его густо побагровело, и ему явно становилось не по себе.
– Ты, товарищ Чертыковцев, поконкретней. Мнения, конечно, могут быть разные… – проговорил Соколов и нерешительно постучал карандашом по столу.
– Ничего, парень, давай крой свое мнение! – запросто подбодрил его Молодцов. Иван Михайлович по привычке взъерошил и без того спутанные волосы, нахмурив темные широкие брови, приготовился слушать.
Наклонив крупную растрепанную голову, Агафон долго не мог собраться с мыслями, переминался с ноги на ногу, словно увяз в грязи. Оправдываться, что он не пил, было противно…
Собравшиеся напряженно ждали, а он все молчал. Со стыдом вспоминая омерзительную сцену с Варварой и все события того дня, чувствовал себя настоящим преступником…
– Выгнал я тогда из своей каморки Голубенкову – это верно, – произнес наконец Агафон. – В одном сапоге был, другой не успел надеть – тоже правильно…
– Вот видите! Признался! – торжествующе выкрикнул Спиглазов.
– Не в чем мне признаваться. Рассказываю, как было, – с трудом проговорил Агафон.
– Давай начистоту, – настойчиво потребовал Соколов. – Подробней. Много выпил?
– Совсем не пил, – твердо ответил Агафон.
– Я могу подтвердить, что Гоша мало потребляет вина, – сказал Хоцелиус. – Ты все-таки подробно расскажи, как это случилось. А то и мне становится стыдно за тебя.
– Ничего я такого не сделал, Ян Альфредович. Пришел из конторы, это было после разговора с товарищем Спиглазовым, когда он приказал мне ехать на ферму…
Ему очень трудно было продолжать. Воспоминания того дня нахлынули с прежней силой. Губы его судорожно дрогнули. Он опасался, что Хоцелиус посвящен во все его прежние дела и вздумает объяснять его душевное состояние. Тогда он совсем уже говорить и оправдываться не сможет.
– Когда вошел в комнату, то увидел беспорядок на письменном столе и понял, что в бумагах кто-то копался, – пересилив себя, продолжал Агафон.
– И вы подозреваете, что это хозяйка? – спросил Соколов.
– Не подозреваю, а уверен, – ответил Агафон.
– Что же она там искала? Может быть, письмишки любовные? – спросил Пальцев. Он был убежден, что вся история произошла на этой почве. – Это тебе не чужих хряков считать, – язвительно добавил управляющий.
– Она искала копию статьи, – не обращая внимания на реплику Пальцева, ответил Агафон. Он уже давно раскаивался, что но подписался своей фамилией, а взял псевдоним, и сейчас решил признаться в своем авторстве.
– Какой статьи? – подняв голову, спросил Соколов.
– Той, что была напечатана в газете, о транспорте нашего совхоза. Это был мой материал. Голубенкова нашла черновики и прочла.
Агафон в упор посмотрел на директора совхоза Молодцова, стараясь уловить выражение его лица.
Иван Михайлович пригладил свой седой всклокоченный чуб и, усмехнувшись, проговорил:
– Хорошо иметь своего корреспондента: если соврет, так всегда под рукой, высечь можно…
Соколов выпустил из рук карандаш и задумался. Опровергать в заметке было нечего, однако письма о подтверждении фактов тоже не посылали. Спиглазов расстегнул воротник вышитой рубахи и сумрачно насупился. Пальцев, торопливо закуривая, устремил серые удивленные глаза на Агафона, словно выискивая в своем бухгалтере особые приметы. Ян Альфредович торжествующе приосанился, а Глаша радостно и откровенно улыбалась, как будто статью написал не этот высокий угрюмый парень, а она сама. Улыбка явно выдавала ее личную заинтересованность. Опытный глаз Хоцелиуса заметил это и прищурился.
Агафон продолжал говорить кратко и скупо, теперь уже без особого напряжения доказав свою правоту, выставив поведение Варвары в очень курьезном и неприглядном виде.
– Садись, – когда Агафон закончил, сказал Соколов и попросил присутствующих высказаться.
Все молча призадумались, слова никто не просил. Было что-то тревожное, нехорошее в этом тягостном молчании. Люди словно первый раз в жизни встретились с обнаженной правдой и устыдились ее наготы. Наконец слова попросила Глаша Соколова. Розовая от волнения, слегка смущаясь, она встала, взялась за спинку стула, немного запинаясь, проговорила:
– Вы все знаете, что я, конечно, молодой член партии и в партийном бюро тоже недавно и, наверное, еще рано меня выбирать, чтобы решать такие вопросы… Но я скажу, что думаю. Варя – моя подруга, мы вместе учились и еще в колхозе работали в одном звене. Она была звеньевой и хорошо справлялась. О ней в газетах писали, хвалили, выдвинули ее председателем сельского Совета, избрали районным депутатом…
– Нам биография Голубенковой очень хорошо известна, – прервал Глашу Спиглазов.
– В сущности, Роман Николаевич, ты сегодня всем мешаешь высказываться, – рассерженно сказал Соколов, проклиная в душе всю затею с этим персональным делом, которое вылилось черт знает во что.
– Мы разбираем поступки Чертыковцева, а не Голубенковой, – не сдавался Спиглазов.
