пересмотреть.
– Пересматривать поздно. Ячмень уже косить надо. – Молодцов насупил клочковатые брови. – Ты что, против своей снохи? – спросил он, обращаясь к Соколову.
– В принципе нет, а вот что мой Колька будет у нее штурвальным, тут уж извиняйте… – Соколов встал и, взяв со стола сигареты, снова присел.
– Она сама попросила, ну, мы уважили, – нерешительно сказал Спиглазов. Он не хотел спорить с Соколовым и готов был пойти на любые уступки, тем более что речь шла не о ком-либо, а о сыне секретаря партийной организации. Он отец, ему и решать…
Директор совхоза, наоборот, придерживался совсем иного мнения. Ему хотелось, чтобы на новом агрегате работала молодежь. Соколов-младший ему очень нравился.
– Дело тут не только в уважении, – возразил Молодцов.
– А в чем же? – спросил Михаил Лукьянович.
– Сколько твоему Николаю лет?
– Предположим, девятнадцать. Что из этого?
– Он у тебя что? Маменькин сынок? – не скрывая насмешки, напирал директор.
– Просто еще мальчишка, и доверять такому новый агрегат…
Соколов шумно выдохнул табачный дым и сплюнул в открытое окно.
– Мы тут без тебя хотели Чертыковцева принять в члены партии. Он, по-твоему, тоже мальчишка?
– Сравнял! – не то осуждая, не то возмущаясь, ответил Соколов.
– Правильно было бы, если бы приняли, как ты считаешь, секретарь партийной организации? – настаивал Иван Михайлович.
– Думаю, поторопились бы… – не очень уверенно проговорил Соколов.
– Я тоже так считаю, – вставил Спиглазов.
– Ну, ты-то, понятно, «против» голосовал бы, а тебе, Михаил Лукьянович, непростительно, – сказал Молодцов. – Парень понял вас и забрал заявление.
– Выходит, я не могу иметь своего собственного мнения? – норовисто спросил Соколов. – Вон у меня Дашка еще в куклы играть не перестала, а уж замуж за Федьку Сушкина собралась, – совсем неожиданно прорвалось у Михаила Лукьяновича.
– Вот это колобок! – восхищенно крикнул Иван Михайлович и звучно расхохотался.
– Ничего смешного! – нахмурился Соколов.
– А что? Чем Федя не жених? Парень хоть куда!
– Сурьезный вы человек, Иван Михайлович, а тоже говорите глупости, чушь. – Михаил Лукьянович от волнения смял в пальцах окурок и швырнул его в кусты, спугнув сидевшего на ветке воробья.
– Почему же чушь?
– А потому… У них у обоих молоко еще на губах не обсохло, – ответил Соколов.
– Смотрю я на тебя и думаю: рано ты, брат, стареть начал, трещинку, Миша, дал… – с сожалением проговорил Молодцов. – А может быть, печенка шалит опять? Советую бросить курить. Я вот перестал глотать этот яд и сразу себя молодым почувствовал. Сознаюсь вам по секрету, даже на агрономшу Ульяну поглядываю… Ну до чего же хороша девушка! Жаль, младший женат, лучшей снохи не сыскать!
– Ты всех переженить хочешь, – заметил Соколов.
– Хочу! Люблю на свадьбах песни петь. А ты вот захирел, а может быть, мы все тут зачванились? Да, да! Ты погоди, не ерзай на стуле, а послушай, что я сказать хочу. Начну с тебя, Михаил Лукьянович. Ты знаменитый на всю область комбайнер и к тому же исполняешь обязанности секретаря партийной организации. Почет, слава и должность ко многому обязывают. Не кажется ли тебе, что ты на людей стал смотреть не с площадки комбайна, а с Уральского хребта?
– С чего ж это ты взял, директор? – напряженно спросил Соколов.
– Это ерунда, Иван Михайлович, – крутя светловолосой головой, вставил Спиглазов.
– Ты, Роман, помолчи чуть-чуть, – продолжал Молодцов. – Тебя тоже надо немножко пригладить… Все мы только и способны гнуть вашу молодежь и не хотим доверить ей больших дел. Соколов не доверяет уже своим детям. Сыну, дочери. Ему даже для снохи новый комбайн жалко… Он хоть и молчит, но я его мысли чую… Не оправдывайся, Михаил Лукьянович, все равно не поверю. Ну хорошо, дочка преждевременно замуж собралась… Тут дело семейное, щекотливое. У каждого родителя, как говорится, свой нрав. Но зачем же выгонять парня и орать на дочь так, что у нас в доме слышно? Почему нельзя спокойно, без крика, объяснить молодым людям, что любовь и брак – дело не шуточное. К чему эта отцовская спесь? Неужели вы не чувствуете, что наступают совсем иные времена и приказным порядком великих дел не свершишь? Теперь каждый чумазый мальчишка и даже напомаженная девица в кокетливых штанцах требуют не хворостины, а добротных, убедительных слов. Сколько я писал приказов о варварском использовании транспорта и техники, наказывал, а что было толку? Стоило появиться заметке в газете, в полсотни строк, и мы взбунтовались, а хвостики все-таки поджали: бензину за последние месяцы сожгли вдвое меньше. Теперь уже не каждый хватает «персональный грузовик», а с оглядкой: то с попутной доедет, а то и на коне пузо протрясет… Правда, вы с Романом, оберегая свою честь, решили создать на молодого коммуниста Чертыковцева «персоналку», но в конце концов сами же и опозорились. Вы еще и сейчас занимаете позу обиженных. Но имейте в виду – говорю вам не как директор, а как старый коммунист, – если станете продолжать «позировать», вытащу вас на открытое партийное собрание и той же самой молодежи пособлю отхлестать вас пастушечьими кнутами, да пусть мне самому достанется на орехи… Ведь мы все знали, что Пальцев откармливает своих хряков за счет фермы, и помалкивали?
– Он же выписывал корм, платил… – сумрачно заметил Спиглазов.
