Армия отступает
Теряя людей, орудия и обозы под ударами неприятеля, медленно отходила осенью 1915 года безоружная русская армия. 4 августа наши оставили Варшаву, а затем и крупнейшие крепости — Ковно, Новогеоргиевск, Осовец…
Ночью, накануне оставления Брест-Литовска, я с трудом выбрался из города в одном из санитарных поездов. В купе около дымящегося самовара завязалась беседа. Настроение было подавленное. Армия отступала, громадные территории отдавались врагу. Многие считали, что война идет к концу и что Россия не может больше противостоять неприятелю. Как бы в подтверждение этих разговоров за стенами вагона слышались частые взрывы, а в окнах мелькали отблески пожаров.
Я попытался ободрить собеседников. Не все погибло, убеждал я. Потеря территории — это еще не конец войны. Главное — сохранить армию. А русские войска не уничтожены, они планомерно отступают. Этот великий отход без разгрома и уничтожения армии по достоинству будет оценен только в будущем. В 1700 году мы видели шведские войска под Полтавой, в 1812 году армии Наполеона после боя под Бородином были в Москве — и все-таки русские выиграли войну. Я напомнил спутникам, что у России есть союзники, мощь которых чрезвычайно велика. Они должны помочь русской армии и снабдить ее всеми техническими средствами. Немыслимо, чтобы этого не было! Ведь, оказывая помощь России, они спасают себя…
Однако в глубине души я сам не очень верил тому, что говорил, и чувствовал, что моим доводам не хватает убедительности. Постоянные поражения и отступления отнимали всякую бодрость, всякую надежду на благоприятный исход войны и на возможность ее продолжения.
Поднялись горячие споры. В разговоре не принимал участия только молчаливый доктор, с карандашом в руке изучавший какие-то чертежи. Заинтересовавшись, я подошел к нему. Каково же было удивление, когда я увидел, что он держит атлас к моему труду «Основания устройства автоматического оружия»! Тема книги была очень специальной и сухой. Она могла интересовать только оружейников. И вот поди ж ты! Ни оставление Брест-Литовска, ни занятие врагом громадных территорий, ни пожары, ни взрывы — ничто не действовало на доктора. Его всецело поглотил интерес к оружию. Мне рассказали потом, что доктор отдавал весь свой досуг изучению автоматических винтовок, несмотря на постоянные насмешки коллег…
Я направился в городок Венден — в район сосредоточения 12-й армии, которая вновь формировалась для защиты путей к Петрограду. Здесь я также должен был осмотреть в войсках оружие, привести его в порядок, организовать починочные мастерские.
Размытые дождями дороги были запружены отступающими войсками. Передвижению войск мешал огромный поток беженцев. Бесконечной вереницей двигались по дорогам и обочинам телеги со скарбом. Печать уныния и сумрачной скорби лежала на лицах людей, шагавших рядом с телегами.
На больших повозках, запряженных несколькими лошадьми, покоились церковные колокола. Их вывозили из покидаемых районов, чтобы не оставлять немцам медь, в которой те сильно нуждались. С великим трудом снимали колокола с высоких звонниц. Ни одно приказание правительства не выполнялось так добросовестно и так старательно. Будто в этих злосчастных колоколах заключалось самое главное дело, будто в них состояло спасение России от всех бед и напастей!..
Русская армия медленно отходила на восток. В то время в ней насчитывалось всего около 800 тысяч штыков, раскинутых на громадном фронте. То была ничтожная по количеству армия величайшего государства со стосемидесятимиллионным населением.
До какой степени дошел тогда недостаток винтовок, видно хотя бы из телеграмм главнокомандующего Янушкевича военному министру Сухомлинову: «Армия 3-я и 8-я растаяли. В корпусах из трех дивизий по 5 тысяч штыков. Кадры тают, а пополнения, получающие винтовки в день боя, наперебой сдаются…» «В 12-м корпусе из 7 дивизий — 12 тысяч штыков. Нет винтовок, и 150 тысяч человек стоят без ружей. Час от часу не легче. Ждем от вас манны небесной. Главное, нельзя ли купить винтовок…»
Если хоть половина полка имела оружие, то это уже считалось отличным. Подавляющее большинство дивизий имело всего по 4–5 тысяч штыков, то есть, по существу, дивизия являлась всего лишь полком.
Личный состав армии, особенно пехотных частей, из-за громадных потерь и плохого обучения новых пополнений не отличался высокими боевыми качествами. Кадровые бойцы и строевые команды сохранились лишь в артиллерии, инженерных частях и кое-где в кавалерии.
Во время одного из переездов я встретил идущую походным порядком колонну отступающих войск. Впереди двигалась бригада артиллерии. Ее возглавлял седой генерал на статном коне. Седло, уздечка — все было новенькое, щегольское; конь играл и храпел под всадником. Хорошо выглядели и остальные артиллеристы. Это были кадровые бойцы и командиры, которых сразу можно узнать по выправке. Наши артиллерийские части несли сравнительно небольшие потери, состав их был хорошо обучен еще в мирное время и очень дисциплинирован. Но отсутствовало самое главное — меч, чтобы разить врага, жало, чтобы жалить. Русская артиллерия страдала от страшного «снарядного голода». Иногда батареи получали в день лишь по два снаряда на орудие, которых хватало, как говорили в насмешку, только для приветствия восхода и захода солнца.
За артиллерийской бригадой шел пехотный полк. Он напоминал скученную серую массу. Кадровых офицеров почти не было видно, попадались главным образом прапорщики. За год войны вследствие громадных потерь состав каждого полка менялся уже несколько раз. Кадровые бойцы и командиры давно полегли на полях Восточной Пруссии, Западной Польши, Галиции и в Карпатах.
За полком, растянувшись на сотни метров, плелись, опираясь на палки, отставшие, двигались телеги с изнуренными солдатами и имуществом. Видно было, что в части мало порядка и дисциплины. Эти люди уже не бойцы.
«Кто, — думал я, — сможет влить бодрость в эти ряды? Кто воодушевит этих уставших физически и морально людей, потерявших доверие к своему командованию после всех поражений?!»
К союзникам за помощью
Венден, куда я прибыл в середине сентября, был центром так называемой Ливонской Швейцарии. Этот небольшой красивый городок утопал в садах и парках. Очень живописны и окрестности Вендена, особенно в осеннюю пору. Леса стояли убранные багровой и золотистой листвой. В роскошных парках.и цветниках загородных мыз пышно цвели георгины, флоксы, астры. Трудно было поверить, глядя на этот очаровательный уголок, что где-то рядом бушует война и миллионы людей переносят невероятные страдания.
Из Вендена я направился в штаб 2-го Сибирского корпуса в Ремерсгоф, недалеко от Западной Двины. Но здесь мне пришлось пробыть недолго. Пришла срочная телеграмма из штаба Северо-Западного фронта с приказанием немедленно выехать в Петроград в Главное артиллерийское управление.
На другой день я уже был в Петрограде. Дома меня ждал секретный пакет. «Вы назначаетесь, — прочитал я, — членом комиссии адмирала Русина. Немедленно отправьтесь в Лондон. О дне выезда донесите».
Кратко, убедительно, но непонятно! Очевидно, ошибка. Я никак не мог быть членом морской комиссии, так как никогда не занимался морскими делами. Какими путями я попаду в Лондон, тоже было непонятно.
Смысл приказа прояснился после посещения ГАУ. Оказывается, меня назначили в состав комиссии, едущей под председательством адмирала Русина в Англию на конференцию союзников. Конференция созывалась для обсуждения вопросов боевого снабжения армий. Через несколько дней за нами должен был прибыть в Архангельск английский крейсер.
«Наконец-то, — радостно подумал я, — вопрос об оказании помощи русской армии поставлен союзниками более основательно! Наконец-то русская армия получит все предметы вооружения, в которых так страшно нуждается!»
Инициатором созыва конференции союзников был английский военный министр Китченер. Он
