заглядывала холодная чернота ночи. За стенами гремела танковыми гусеницами и гудела сиренами предпраздничная военная Москва сорок первого года.
Лев Михайлович подержал в руках улыбающуюся куклу, пригладил ей взъерошенные волосы и посадил в уголок дивана между валиком и стенкой. Подойдя столу, он написал на листе бумаги:
«Был дома 6 ноября 1941 года».
— Откуда так поздно, Лев Михайлович? — спросил подполковник Осипов неожиданно зашедшего к нему Доватора.
— Да, понимаешь, домой заходил... — задумчиво ответил генерал, снимая с плеч бурку.
Осипов догадался, что Доватор никого дома не застал и захлопотал было с приготовлением ужина, но Лев Михайлович отказался. Присев на кровать, он устало улыбнулся. В строгих глазах Доватора дрожали светлые искорки. Смотря на командира полка внимательным, спрашивающим взглядом, он заговорил:
— Уехали. Знал, что их нет, а все-таки пошел... Куклу на диване забыли. Дочурка оставила... Огорчилась в дороге, наверное, может быть, и всплакнула. Мне тоже захотелось заплакать, да ничего не вышло. Давно не плакал, разучился, что ли...
Лев Михайлович покачал головой, точно сожалея о том, что ему не удалось заплакать.
— Знаешь, Антон Петрович, я в жизни никогда так не волновался, как сегодня. К Москве подъезжал с таким чувством, словно не был в ней десяток лет. Откровенно признаюсь: хотелось мне выпрыгнуть из машины, подбежать к людям, обнять их. Оглядываюсь кругом, ищу следы бомбежек, не вижу. Все стоит на месте. Трамваи гудят, троллейбусы, машины и народ кругом... И вдруг воздушная тревога. Зенитки бьют, а люди спокойны. Вот это люди, это москвичи!
— Герои! — проговорил Осипов. — Когда мы подъезжали к Москве, встретились около Покровского- Стрешнева с добровольцами. Укрепления строят. Девушки, парни, женщины, старики, подростки. Все кричат: «Ура фронтовикам! Бейте насмерть фашистов!»
Ранним утром седьмого ноября столичные мостовые засыпал мягкий снежок. Прибывшие на парад кавалерийские части вместе с другими войсками выстроились на Красной площади. Справа от мавзолея перед рядами своих кавалеристов на породистом коне сидел генерал Доватор. Он не спускал глаз с трибуны.
На мавзолее, у микрофона, в слегка запорошенной снегом шинели стоял Сталин.
«Товарищи! — говорил он. — В тяжёлых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции».
Он поднял голову и обвел глазами выстроившиеся войска. На его фуражку и воротник шинели пушистыми звездами падал снег.
Слова вождя доходили до самого сердца, — такие обыкновенные и простые, как дыхание, слова.
«Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?»
Доватору хотелось запомнить каждый жест, каждое движение вождя.
Вот Сталин, слегка качнув плечами, твердо переступил с ноги на ногу, продолжая спокойно и медленно говорить с простой, глубокой сдержанностью, которая дается только великой силой и непоколебимой убежденностью в своей правоте.
Лицо Доватора под тенью барашковой папахи горело возбужденным румянцем. Он не чувствовал онемевших на эфесе клинка пальцев и не замечал падавшего за ворот шинели снега. В груди поднималось острое чувство радости и гордости.
Буслов находился в переднем ряду на правом фланге. Слушая речь Сталина, он видел его лицо и с замирающей в сердце радостью ловил каждое слово. Однако ему казалось, что каска слишком давит ухо и мешает слушать. Концом лежащего на плече клинка он слегка приподнял каску и затаил дыхание.
«Бывали дни, когда наша страна находилась в ещё более тяжёлом положении, — говорил товарищ Сталин. — Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти нашей страны находились тогда в руках иностранных интервентов...
Теперь положение нашей страны куда лучше, чем 23 года назад... Наши людские резервы неисчерпаемы. Дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на Отечественную войну так же, как 23 года назад».
Мощное раскатистое «ура» заставило Буслова вздрогнуть. Его конь, взмахнув головой, переступил с ноги на ногу. Буслов крепко придержал повод и с радостным вдохновением громко крикнул: «Ура!», не замечая, что он опоздал и своим опозданием нарушил стройность приветствия. Этого никто не заметил, кроме Доватора.
Лев Михайлович понимал, какое чувство обуревает Буслова и всех присутствующих на параде людей. Тысячи бойцов и командиров проходили мимо стен древнего Кремля, и все, как один, в строгом равнении повернув голову, искали глазами человека с приветственно поднятой рукой, под водительством которого им выпало счастье защищать советскую родину.
Проезжая по улицам Москвы, Буслов все еще слышал слова товарища Сталина и ничего не замечал вокруг. Он не слышал даже окрика знаменосцев, на которых он наехал своим конем.
— Не ломай строй, — оглянувшись, сказал ему Торба, — объезжай слева.
— Зачем объезжать? — не понимая, спросил Буслов.
— Генерал вперед вызывает, сколько раз тебе говорить?
Буслов дал коню шпоры и в несколько резвых скоков подъехал к генералу.
— Буслов, почему «ура» один кричал, а после команды «смирно» клинком за ухом чесал? — весело глядя на опешившего разведчика, спросил Доватор.
Посмотрев на генерала, Буслов ответил не сразу. Слегка наклонив голову, черенком нагайки он счищал с конской спины снег. Обычно, когда он говорил или пел, по движению его бровей и улыбке, по блеску голубых глаз можно было читать его истинные мысли и чувства. Сейчас по его лицу скользила радостная и застенчивая улыбка. Квадратный, с мелкими морщинами лоб хмурился. Казалось, что этот богатырский детина собирается заплакать...
— Слова, — поджав губы, отрывисто проговорил Буслов.
— Что слова? — настойчиво спросил Доватор.
— Понятные слова говорил товарищ Сталин. Особенные слова. Я теперь могу все что угодно сделать. Не сробею.
— По-моему, ты никогда не робел, — поощрительно улыбаясь, сказал Доватор.
— Нет, маленько бывало. Только очень стыдно после таких слов об этом думать. Теперь этого не будет!
Вскинув на Доватора влажно поблескивающие глаза, с проникновенной убежденностью он добавил:
— Сроду не будет, товарищ генерал. Сами увидите, говорю вам просто...
«Да, это на самом деле сказано просто», — подумал Лев Михайлович. Он знал силу такой простоты! Просто говорить, просто вести себя, просто улыбаться, уважать себя и людей. В этом «просто» содержится самое драгоценное, что есть в сердце человека.
— Правильно говоришь, Буслов, очень правильно!
Доватор кивнул головой и, опустив загоревшиеся глаза, думал о том, чего Буслов не смог передать своими словами. Это были мысли всего советского народа. Их выразил Сталин.
— Буслов, у тебя в Москве есть родственники или знакомые? — спросил вдруг Доватор.
— Есть, товарищ генерал, профессор один...
— Профессор? Родственник?
— Нет, знакомый. И даже не знакомый. Подарок я от него на фронте получил. Теперь переписку имеем.
Буслов назвал фамилию профессора и адрес.
— А ты сходи к нему. Обязательно сходи и поблагодари.
Доватор подробно объяснил ему, как разыскать по адресу профессора, и разрешил отпуск на целый день. При этом спросил, есть ли у него деньги.
Буслов поблагодарил генерала, но от денег отказался.
