усомнившиеся в идеальности планов фюрера, откомандированы в распоряжение Гиммлера. «Будьте лучше дисциплинированным солдатом», — посоветовал ему генерал Лангер. Нельзя было пренебречь столь благоразумным советом. Однако быть дисциплинированным солдатом становилось все труднее... В течение последних двух дней обстановка сложилась так, что генерал Штрумф не мог выполнить приказа ставки о перегруппировке резервных армий, предназначенных для удара на Москву. Появление в тылу многочисленных кавалерийских отрядов Доватора нарушило планомерность сосредоточения, тормозило движение на автомагистралях. Дивизии, идущие к месту назначения, должны были поворачивать и вести оборонительные бои или гоняться за казаками по лесам Смоленщины. «Что это за метод войны? Что это за Доватор?..»
Белорусский колхозник Григорий Гончаров стоит перед немецким генералом, — жилистый, загорелый, придерживая рукой изорванную штанину. На ковре — темное пятно крови. Старик упорно отмалчивается...
Штрумф снял телефонную трубку, приказал: отвести старика в гестапо. Потом вызвал командира танковой дивизии полковника Густава Штрумфа. Через две минуты ему доложили, что он уже выехал к нему для внеочередного доклада чрезвычайной важности.
Когда увели Гончарова, генерал приказал подать кофе. И, может быть, первый раз в жизни генерал Штрумф выпил коньяк не из маленькой рюмочки, а из стакана, — большим жадным глотком...
— Ты говоришь: сто тысяч казаков?
— Да, отец.
— Поэтому-то ты и упустил Доватора?.. Сто тысяч — это большая цифра.
Генерал смотрит на сына сквозь сигарный дым, щуря свои выпуклые глаза и морщась, словно сигара была горькой, как хина.
Полковник Густав Штрумф стоит перед отцом навытяжку. Он пунктуален в соблюдении субординации. Изящный, корректный, в золотом пенсне, надушенный тонкими французскими духами, худощавый, с продолговатым лицом, с прямым носом, полковник совсем не похож на отца.
— Оперировать конницей численностью в сто тысяч на территории, занятой противником, — это, Густав, невозможно. Ты преувеличиваешь! — говорит генерал, жестом приглашая сына сесть на диван.
В смежной комнате денщик Вилли прикладывает ухо к стенке. Он вынимает из-под подушки блокнот и торопливо начинает стенографировать разговор отца с сыном. Вилли очень любопытен...
— Небезызвестный вам майор Круфт утверждает, что он расшифровал радиограмму главной ставки русских. Это, будто бы, официальный документ! — Рукой в перчатке из тонкой коричневой кожи Густав трогает гладко выбритый подбородок. Он взволнован и нетерпеливо постукивает ногой.
Генерал Штрумф снял трубку и вызвал свой штаб. Новых сведений не было.
— Вот видишь, мой начальник штаба ведет разведку. Пока не подтверждается...
— Но батальон, который я направил прочесывать лес, почти полностью истреблен, — перебил Густав.
— Истреблен? — восклицает Штрумф-старший, хмуря брови. — Почему ж ты послал один батальон?
— Пока я лишился одного батальона. Если б я послал два...
— Но я все-таки не верю этой цифре! — прерывает его генерал. — Если бы у нас в тылу очутилось сто тысяч казаков, нам оставалось бы только одно — бежать туда, где больше войск. Я знаю еще по той войне, что из себя представляют казачьи соединения, когда их укрывает лес...
— Может быть, это и ошибка, — покорно склонив голову, говорит полковник, — но, во всяком случае, их не менее двадцати тысяч, а этого вполне достаточно, чтобы причинить нам крупные неприятности. Двадцать третьего августа в районах Устье, Подвязье, Крестовая уничтожено девять гарнизонов...
— Мне это известно, — снова прерывает его отец.
— Надо принимать меры, — нерешительно говорит сын. Ему не хочется раздражать отца, тем более, что у него есть еще одна щекотливая новость, которая совершенно неуместна в этой деловой обстановке. Но так или иначе, ее придется сообщить отцу...
— Я поручаю это тебе, — говорит генерал Штрумф. — Ликвидировать Доватора необходимо в самом срочном порядке. Предупредить население, что за всякую помощь казакам — расстрел, за голову их атамана Доватора — сто тысяч марок. Еще что нужно для проведения этой операции?
— Войска. Я прошу пехоту из группы «Гамбург» и артиллерию из группы «Клоппенбург».
— При всем желании я не могу дать из группы «Гамбург» ни одного солдата. Это отборный резерв, предназначенный для наступления на Москву.
— Но мои танки ведь тоже предназначены для этой цели. Я понимаю, мы не можем откладывать удар на Москву. Русский поход мы закончим до снега, африканский — к весне. Летом мы будем на островах Великобритании, хотя бы у нас в тылу действовало пять Доваторов. Через несколько дней казачий атаман будет в вашей штаб-квартире. У меня есть план...
Генерал искоса взглядывает на Густава. «Не таким хотел бы я видеть моего сына. Он, кажется, тоже намеревается топнуть ногой и сразу прикончить конницу Доватора», — опуская веки, думает генерал.
Вилли наблюдает в щелочку за лицом генерала.
Отец и сын молчат.
Вилли быстро рисует в блокноте сердитого военного с обвислыми щеками, потом пририсовывает длинные усы, как у того казака, который грозил ему из конопли автоматом.
— Если мы быстро не ликвидируем Доватора с его казаками, русские выиграют не один зимний месяц, а гораздо больше. Доватор тормозит наше продвижение на самом главном, на центральном участке фронта... Не пролог ли это контрнаступления? Его можно ожидать. В любой оборонительной войне оно неизбежно.
— Русское контрнаступление? — Густав снисходительно улыбается. — Я ценю и уважаю ваш опыт, папа, но не могу с вами согласиться. Русские армии разбиты на всех фронтах. Немецкие войска у стен Ленинграда. Еще один удар — и мы будем в Москве... Русская армия не возродится никогда!
— В стратегии существует правило: когда армии разбиты, это не значит, что они уничтожены, — строго говорит генерал Штрумф. — Покажи мне свой план уничтожения конницы Доватора.
Густав протягивает ему папку.
— Ты требуешь две дивизии? — просматривая бумаги, спрашивает Штрумф.
— Всего необходимо три дивизии плюс тяжелая артиллерия для обстрела лесного массива в зоне двадцати километров! Бомбардировщики и истребители...
— Хорошо. Я запрошу ставку. Необходимо уточнить данные разведки.
— К двадцати четырем часам вы получите точные сведения. Майор Круфт перехватил кое-какие радиограммы. Они интересны... У меня еще... — Но, видя, что отец углубился в бумаги и его не слушает, Густав умолкает.
— Мы сейчас будем обедать. — Штрумф смотрит на сына. — Ты еще что-то хочешь мне сказать, Густав?
— Да, папа. Я приехал не один. Со мной Хильда. — Как очутилась здесь твоя жена?
— Ты прости, папа... Каприз влюбленной женщины. Случайным самолетом прилетела из варшавского воеводства. Она осматривала наше имение.
— Влюбленная женщина прежде всего должна рожать детей, а не капризничать. — По лицу генерала пробежала слабая улыбка. — Ты разрешил ей приехать?
— Нет, она не могла предупредить меня...
— Разве в компетенцию Хильды входит осмотр имений?
Он не признавал вмешательства женщин в мужские дела. Находясь на фронте, Штрумф лично руководил своими громадными сельскохозяйственными имениями в Германии, Пруссии, Польше и Чехословакии. Ежемесячно на специальных самолетах к нему прилетали с отчетами доверенные лица, управляющие, агенты колбасных и консервных предприятий.
— Где ты ее оставил?
— Она в машине.
