человека, с которым случится несчастье и который вряд ли выпутается из беды. — Скажите чистосердечно, вас очень увлекает романтика профессии разведчика?
— А кого это не увлекает, Михаил Павлович! — вступился Доватор.
— Подожди, Лев Михайлович. Пусть она сама ответит!
— Если говорить чистосердечно, увлекает! — возбужденно ответила Зина. Она чувствовала, что комиссар собирается экзаменовать ее и, собрав всю свою волю, решила дать отпор. — Но дело не только в одной романтике, товарищ комиссар, — заключила Зина.
— А в чем же еще?
— Прежде всего без увлечения не сделаешь ни одного хорошего дела. Если уж что захотел сделать, отдай всю свою силу и душу. А люди сейчас отдают для защиты родины все. Вот и я хочу сделать так же, как и все. Буду разведчиком. Вы мне сейчас скажете, что это очень опасно, попадешь к гитлеровцам, будут пытать, огнем жечь. Отлично знаю, не, одну ночь думала об этом, но не трушу. Я не ушла и готова сейчас перенести любую муку, любую пытку.
— Горячо, очень горячо! — кивая головой, повторял Шубин. — Я, честно признаюсь, вначале подумал, что вы только на скрипке пиликать умеете, бантики завязывать. Ничего не поделаешь, ошибся. Только у меня есть еще один чистосердечный вопрос. Можно задать?
— Слушаю вас, товарищ комиссар.
— Кто вас так ретиво настропалил? Ничего не бояться, не ужасаться, а прямо с места в карьер хоть на виселицу. Я подозреваю, что Ковалев. Хвастал, поди, рейдом в тыл, где сплошной героизм! Запорожская сечь! Не война, а песня! Но если так говорил, то он пустой и вредный хвастунишка! Излишнее увлечение и романтика — это усыпление бдительности. У разведчика должен быть трезвый и холодный расчет. На каждом шагу он подвергается опасности, и если не выдержит, то нанесет общему делу непоправимый вред. Умереть нетрудно, но надо дело сделать! — Комиссар говорил резко, напористо, не обходя острые и опасные положения.
Доватор, откинувшись на спинку дивана, наблюдал за девушкой. Зина сидела на краешке стула около опрятно убранной кровати и смущенно покусывала губы. Слова Шубина по отношению к Валентину не только не были оскорбительны, а, наоборот, поднимали в глазах девушки любимого человека. Ведь он ей говорил то же самое, и казалось, что комиссар подслушал сегодня их разговор с Валентином и сейчас передает его слово в слово. Удивительное совпадение!
— Можно отвечать? — спросила Зина, когда Шубин закончил.
— Да, да, отвечайте! Чему вас учит Ковалев во время музыкальных вечеров?
— Запугивал. Говорил самые ужасные вещи... — Зина возбужденно взмахнула руками и весело рассмеялась.
— Запугивал? — переспросил Доватор. По тону его чувствовалось, что он не одобряет этого. — Вот что, комиссар: запретите ему сюда ездить, — добавил он властно, скрывая появившуюся на губах усмешку.
— Определенно запретим, — безапелляционно подтвердил комиссар.
— Нет, вы этого не можете сделать! — Зина умела выражаться коротко и решительно. — Вы не можете запретить! — повторила она сердито.
— Мы не только запретим, но и переведем его в другую дивизию, — сказал Шубин.
— В резерв отчислим, — вставил, улыбаясь, Доватор. — Отговаривать человека от выполнения ответственнейшей задачи...
— С целью извлечения личной выгоды... Заметь — в военное время! — Шубин внушительно поднял указательный палец.
— Да, да! — подхватил Доватор. — Здесь, брат, трибуналом пахнет!
В слове «трибунал» Зина смутно ощутила нечто суровое, но совсем не опасное и ничем не угрожающее. Доватор проговорил его с шутливой беспечностью.
Зина начала понимать, что в их посещении, помимо делового разговора, кроется еще что-то другое. Не ускользнуло от нее и подозрительное перемигивание.
— До трибунала-то, положим, далеко... — проговорила она убежденно, и в ее синих глазах, строго смотревших на Доватора, блеснула лукавая улыбка. Гости чувствовали, что девушка начинает вникать в их коварный замысел.
— Должен вам заметить, товарищ Фролова, что у вас крепкие нервы, — вполне серьезно заметил Шубин.
— Должна вам заметить, товарищ бригадный комиссар, что вы ошибаетесь. Моя фамилия не Фролова, а Ковалева.
На розовых губах Зины играла насмешливая улыбка.
— Вот видишь, генерал Доватор! Я тебе сразу же заметил, что непочтительно разговаривает девушка, непочтительно! Вместо того чтобы по такому высокоторжественному случаю, как бракосочетание, пригласить к столу, посадить в передний угол, она нас держит чуть не у порога и не смей тронуть, колется, как ежик!
— Прошу, прошу! — Зина по русскому обычаю низко поклонилась.
После шуток и поздравлений сели за стол. Комдив Атланов произнес торжественную речь. Он говорил громко и страстно, и в словах его звучала упрямая, неистребимая жажда жизни.
— Никакие невзгоды, никакие исторические трагедии — сказал он между прочим, — не могут остановить движение жизни. В гражданскую войну после тяжелых, изнурительных походов в полках конницы Буденного устраивались такие веселые свадьбы, что от песен и пляски в хатах лампы гасли. А это значит — люди были сильны духом и крепко верили в победу. Никакие невзгоды не могли сломить человеческую волю и отвратить любовь к жизни. Я поднимаю бокал за победу, за любовь, за человеческое счастье на земле!
После этого Доватор попросил Зину сыграть на скрипке. Она смущенно отказывалась. Но Лев Михайлович настойчиво уговаривал, вылез из-за стола, сам принес и подал смычок и скрипку.
...Тихая и торжественная мелодия зазвучала так проникновенно и, казалось, так по-человечески внятно и одухотворенно, что у Зины дрогнуло сердце, и сама она точно слилась с этими звуками и больше ничего не видела и не слышала. Скрипка пела, и чудесный голос ее наполнил комнату теплом и блеском каких-то необыкновенных лучей; и всем на минуту показалось, что на улице не зима, а весна, повсюду цвели сады, цвела вся земля, и с шумом падали на нее теплые дожди, и все вокруг радовалось и пело.
Скрипка, как и страстные слова Атланова, славила жизнь и, может быть, больше всего человека. Так думали все; о том же думала Зина. Вдруг звуки скрипки смолкли, но в комнате все еще не угасало тепло весны, дыхание цветущей земли...
Лев Михайлович внезапно встал и отошел к туалетному столику. Он постоял несколько минут, глядя на семейную фотографию Фроловых, о чем-то глубоко задумавшись.
Музыка произвела сильное впечатление на всех, а на Атланова в особенности. Взглянув на него, Шубин с изумлением заметил, как крупные суровые черты лица этого Далеко не сентиментального человека разгладились, разительно помолодели, и глаза ярко поблескивали. Шубин налил в рюмки коньяку и, пододвинув Ковалеву и Атланову, сказал:
— Выпьем, Иосиф Александрович, — и, кивнув на Валентина, добавил: — За его счастье выпьем. Это не девушка, а сокровище!
— Да, Михаил Павлович. Поберечь ее следовало бы, — задумчиво проговорил Атланов. — Талантливая!
Доватор, повернувшись от столика, позвал к себе Шубина, о чем-то тихо с ним заговорил. Михаил Павлович согласно кивнул, и они вместе вернулись к столу.
— Заканчиваем, товарищи, — присаживаясь к столу, сказал Доватор, кинув на Зину острый, пронизывающий взгляд. — Зинаида Никитична, мне нужно еще кое о чем переговорить с вами.
— Я вас слушаю, Лев Михайлович.
Зина, видя изменившееся лицо Доватора, насторожилась.
— Мне кажется, всю затею с разведкой придется отставить.
— Почему?
Голос девушки зазвенел и дрогнул.
