семьи.
В тот день стояла тихая, солнечная погода. Гаги кормились на каменистой мели. И вдруг мама насторожилась и обратилась в слух. Где-то далеко, далеко и непрерывно пела оса. Но старой гаге хорошо, слишком хорошо был знаком этот звук. Это был мотор, и он нёс человека. На горизонте появилась чёрная точка, которая быстро росла.
— Скорее! Скорее! За мной! — крикнула мама и быстро поплыла к островам, чтобы уйти от глаз человека, спрятаться за камни: она надеялась, что человек не заметит их и проплывёт мимо.
Гагачата не вполне сознавали нависшую над ними опасность, но встревоженный вид матери внушил им страх. Даже Слирри, обычно невозмутимая и решительная в минуты опасности, казалась очень испуганной и непрерывно подгоняла утят:
— Скорее! Скорее! Скорее! Если вам дорога жизнь!
Когда гаги приблизились к первому островку, чёрная точка превратилась в лодку, и было видно, что в ней сидят два человека. Гаги скрылись за островом и не могли уже видеть, как лодка вдруг изменила курс и повернула прямо к проливу Горбатых луд. Не подозревая об этом, старая гага вела свою семью в пролив с другой стороны. Возможно, люди просто не хотели идти через мели северной оконечности луд и знали, что проход между островками глубок и безопасен; а возможно, они видели, как гаги спешили укрыться за островом, и свернули в пролив, чтобы отрезать им путь, — кто знает! Но так или иначе, лодка и гагачья семья, разделённые островком, стремительно сближались.
Первой в пролив ворвалась лодка и понеслась, прижимаясь к правому берегу. Гаги слышали рёв мотора — он выл оглушительно и стучал, как исполинское сердце. Казалось, Горбатые луды ожили и превратились в раненого зверя, вздрагивающего от рёва, рожденного внутри его каменного тела. Растерянные, охваченные страхом утки, собрав все силы, бросились к спасительному проходу — и в тот же миг оттуда выскочило чудовище.
…Сверкнула молния, страшный удар грома заглушил шум чёрного сердца, и свинцовый дождь хлестнул по утиной семье. В то же мгновение гаги нырнули, и только Тяп, вздрогнув всем телом, ткнулся головой в воду и остался на месте. Лодка описала полукруг и подошла к покачивающемуся на волнах Тяпу. Человеческая рука ловко подхватила его на полном ходу и швырнула на дно лодки.
Первой довольно близко от лодки вынырнула Ябеда. Острая боль в ноге росла, становилась нестерпимой, мешала нырять. Ябеда видела, как, резко развернувшись, лодка бросилась к ней. Снова блеснул огонь, раздался удар, и что-то обожгло бок и спину. Собрав все силы, движимая отчаянием и ужасом, Ябеда снова нырнула. То там, то тут на воде появлялись головы других гаг. Набрав воздуху, они снова ныряли, удаляясь от лодки под водой. Но человек не интересовался остальными утками — он видел, что ранил вторую утку, и он хотел её добить. Человек сделал что-то с мотором, отчего тот завыл ниже и глуше, а лодка стала медленно описывать круги около места, где нырнула Ябеда. Издали было видно, что в лодке во весь рост поднялся человек и, держа наизготове «молнию», внимательно смотрит на воду. Ябеда вынырнула неожиданно совсем рядом с лодкой, за спиной стоящего человека. Второй, сидящий на корме, что-то крикнул, и стоявший спиной обернулся. Он вскинул ружье, но Ябеда, теряя сознание, всё же успела нырнуть. Красный туман заливал ей глаза и подбирался толчками к голове. Ябеда делала отчаянные усилия, пытаясь от чего-то уплыть, но тьма приближалась быстрее и, догнав, окутала сознание и погрузила в небытие. Тогда Ябеда перестала двигаться и неподвижным телом всплыла на поверхность. Человек снова вскинул ружье, но, присмотревшись, опустил. Лодка подошла к тому, что было недавно задиристой, шаловливой Ябедой, и та же рука, страшная и равнодушная, вытащила мёртвую гагу из воды. После этого лодка сделала круг, мотор взревел, запел натужно и высоко, и лодка рванулась и понеслась дальше, быстро удаляясь от острова. Чёрное сердце стучало и катилось дальше, а горбатый умирающий зверь с разорванной грудью и потерянным сердцем, скорчившись, снова застыл в камне. Прошло совсем немного времени, скрылась с горизонта лодка, и снова наступила тишина. Даже море, вечно враждующее с каменным зверем, теперь, лаская, лизало его бока и шептало об успокоении. Ярко светило солнце, небо было высоким и синим, дул с моря лёгкий тёплый ветерок, и от этого казалось, что надо подождать совсем немного — и всё окажется неправдой, просто дурным сном, и что вовсе не было лодки и этого страшного дня.
Но был день и была смерть.
Никому не постичь глубин отчаяния матери, потерявшей своих детей. И никогда не примирить с рассудком нелепость случайной беды.
Снова собралась вместе утиная семья. Они вернулись друг к другу, беспомощные и истерзанные, вернулись за теплом и нежностью. Чап и Чипи вернулись в свою семью взрослыми, и не хватало им только крыльев, чтобы могли они взлететь. В этот день кончилось их детство. Слирри, осунувшаяся и постаревшая, упорно смотрела в сторону. Неестественно застывшей вернулась старая гага, и глаза её, обычно добрые и внимательные, казались теперь хрусталиками, через которые с очень далекого расстояния смотрит на мир, стараясь от него отдалиться, хрупкое и недоумевающее существо. Молча собрались они и долго бесцельно плавали, кружась на месте. Казалось, каждый из них, погружённый в свои мысли, силится что-то понять и вот-вот уплывёт облако, скрывающее это что-то. Но проходит время, и облако по-прежнему застилает сознание и по-прежнему ничего не удается понять. Наконец, стряхнув оцепенение, мама-гага тихо сказала:
— Скоро начнётся прилив, и нам пора подумать о еде.
Слова старой утки вернули их в прежний мир, в котором ещё час назад жили Тяп и Ябеда, озорные, смешливые и вечно подтрунивающие друг над другом. Оставшиеся возвращались в прежний мир, но что-то уже надломилось, непоправимо сломалось в нём, и он стал совсем иным — в нём появилась боль и угроза.
— Мама, а человек может вернуться?
— Да, Чипи, может. Человек обычно возвращается на место, где он убил.
— А он скоро вернётся?
— Не знаю, Чипи. Этого никто не знает. И, наверное, даже он сам.
— Тогда мы должны уйти отсюда, мама, — сказал Чап. — И скорее.
— Да, Чап. Мы уйдём отсюда. Мы обязательно уйдём. Но я не знаю места, где мы не могли бы встретить человека.
— Тогда зачем же нам уходить? — спросила Чипи.
— Семь лет Горбатые луды были для меня счастливыми островами, — тихо сказала старая гага, — а теперь я боюсь оставаться здесь.
— Уйдём, сестра, — вдруг горячо заговорила Слирри, — покинем скорее эти страшные острова, и, если в мире есть справедливость, мы сумеем забыть их.
— А если её нет, Слирри? — задумчиво спросила старая гага и, помолчав, добавила: — Но мы уйдём отсюда. Сегодня же!
Глава десятая.
«Я потерялся»
В тот же день гаги покинули Горбатые луды. Плыли они вдоль материка на север, держась подальше от берега. Плыли от луды к луде, кормились на каменных мелях и ночевали в море. Целую неделю путешествовали они таким образом, пока наконец не обогнули гигантский каменный мыс Кузакоцкого полуострова и не оказались в водах заповедника. Здесь встретили они многочисленные стайки гаг, которые жили в заливе в ожидании осеннего перелёта. Наконец у Слирри и мамы-гаги снова отросли перья на крыльях, а Чап и Чипи уже могли летать на небольшие расстояния. Здесь решено было задержаться до того времени, когда Чап и Чипи окончательно поднимутся на крыло.
Маленькая семья редко присоединялась к стайкам других гаг. Чаще всего четверо отдельно кормились на длинном окончании Кузакоцкого мыса. Когда временами задувал ветер и море начинало клокотать на косе, они спешили укрыться в заливе или прятались под гигантскую каменную стену, поднявшуюся из воды. Отвесная двадцатиметровая скала неприступной твердыней защищала их со стороны берега, а залив, зажатый полумесяцем полуострова с одной стороны и архипелагом Кемлудских островов — с другой, был весь перед глазами. Полюбилось ли гагам это место или чувствовали они себя здесь в безопасности, только часто можно было встретить их у скалы. Иногда к ним присоединялись и другие гаги, но маленькая семья
