а? На всякий случай.
Первое, что мы увидели, когда вошли в Генкину квартиру, был велосипед. Новенький, бирюзового цвета, с еще не оттертым маслом на спицах и ободах. Из комнаты вышел улыбающийся Генкин папа Юрий Павлович.
— Привет, молодежь, — весело сказал он. — Ну, Генка, везет тебе, честное слово. Посмотри, какого коня я тебе привел. Совершенно случайно наткнулся. Конец месяца, понимаешь. А так ведь ни за что не купить.
Услышав про конец месяца, Генка вздрогнул.
— Да что ты стоишь как истукан, — продолжал Юрий Павлович. — Не рад, что ли?
— Рад, — кисло сказал Генка.
— Ну так спасибо хоть скажи.
— Спасибо.
Юрий Павлович слегка нахмурился и внимательно посмотрел на Генку.
— Что случилось? Может, ты мне наконец объяснишь?
Генка молчал.
— Тогда, может быть, ты, Сережа, молвишь слово?
Я тоже молчал.
— Ну, хорошо, — сказал Юрий Павлович нехорошим голосом. — Начнем все по порядку. Какие новости на учебном фронте? Покажи-ка, кстати, дневник.
Генка обреченно полез в портфель. Юрий Павлович подозрительно потянул носом воздух и открыл дневник.
— Что это за абстрактная живопись?
— Это не живопись, — мрачно сказал Генка. — Тут… это… оценка стояла.
— Какая оценка? — ласково спросил Юрий Павлович.
— Единица, — выдавил Генка.
— Ах, единица. Прекрасно! Значит, двоек тебе уже не ставят. Это слишком много. Тебе ставят единицы. А ты бежишь и производишь над ними химические опыты. Ради науки, конечно. Выходит, мой сын не только двоечник, не только единичник, но он еще и трус! Трус и обманщик! А ты, Сергей, думаешь, Что ты друг этому субъекту? Нет, ты сообщник. Ну, вот что. Завтра же перед уроками ты подойдешь к учителю, все расскажешь и слезно попросишь восстановить единицу в дневник. Да попроси, чтоб пожирнее поставил. Красными чернилами. И никакого велосипеда! Продам. Завтра же продам!
Юрий Павлович еще много всякого говорил, а в комнате стоял запах бензина и одеколона «Северное сияние»… На другой день в школе мы стояли перед учителем.
— Николай Михайлович, — сказал Генка, — поставьте, пожалуйста, мне единицу назад.
Николай Михайлович оторвался от журнала и вопросительно посмотрел на Генку.
— Единицу? Какую единицу?
— Ну, ту, что вы мне за домашнее изложение поставили.
— Постой, постой. Никакой единицы я тебе не ставил. А за изложение у тебя четверка. Очень прилично написано. Всего одна ошибка.
— Как не ставили?! — Генка вытаращил глаза. — А в дневнике? Там же была единица, я же видел!..
И Генка, запинаясь, рассказал все как было.
Николай Михайлович слегка задумался, а потом сказал:
— Понимаешь, ручка у меня что-то барахлит. То пишет, то не пишет. Вот хвостик у твоей четверки, наверное, и не дописался. А ты, не разобравшись, что к чему, побежал ее выводить. Это, дружок, называется «сам себя высек».
— Хвостик, — растерянно сказал Генка и икнул.
Велосипед Генкин папа все-таки не продал.
А к Дню учителя мы подарили Николаю Михайловичу новую авторучку.
Телепатия
Трудная попалась задачка. Прямо заколдованная. Уж чего я только с ней не делал! Наизусть даже выучил, но так и не решил.
«Наверно, в ответе опечатка», — подумал я.
Каждый раз, когда у меня задачка не получается, я думаю, что в ответе опечатка. Но потом всегда оказывается, что опечатки нет. Прямо невезение какое-то. Ведь бывают же в книгах опечатки. Я сам видел, как в конце одной книжки было написано: «Замеченные опечатки».
«Позвоню-ка Генке, — решил я. — Тоже небось сидит корпит».
Только я номер набрал и сказать еще ничего не успел, как Генка кричит мне:
— Серега, ты?!
— Я, — говорю. — А что?
— Колоссально! Просто потрясающе! Ведь это я сейчас сказал, чтоб ты позвонил!
— Ничего ты мне не говорил. Я сам взял и позвонил. У меня задачка не выходит. И потом как ты мог мне сказать, если я дома и ты дома.
— В том-то и петрушка! Я тебе мысли свои передал, понимаешь? На расстояние. Сижу сейчас и изо всех сил думаю: «Серега, позвони. Серега, позвони…» Пять раз только подумал — и вдруг звонок. Скажи: ты чего-нибудь чувствовал?
— Чувствовал, — говорю, — кое-что.
— А что ты чувствовал? — не унимается Генка.
— Разное, — говорю, — чувствовал. Не помню уже. А задачку ты решил?
— Да погоди ты со своей задачкой. Тут такая телепатия! В общем, сейчас приду.
Через пять минут Генка был у меня.
— Так, — сказал он. — Сейчас буду передавать. Смотри и улавливай.
Генка смешно вытаращил глаза и уставился на меня. Вид у него был такой потешный, что я не удержался и щелкнул его по носу.
— Ну, Серега, кончай, — обиделся Генка. — Мы же делом занимаемся.
— А мне показалось, что ты мне такую мысль передал, чтоб я тебя щелкнул, — сказал я.
— Ничего я такого не передавал. Я хотел, чтобы ты телевизор включил.
— Так рано еще. Чего его включать.
— Ну при чем тут рано! — взвился Генка. — Это же так, для опыта, понимаешь? Давай еще раз.
Генка снова на меня уставился, и мне опять ужасно захотелось его щелкнуть.
— Нет, — сказал я, — ничего не выйдет. Ты меня смешишь, когда смотришь. Давай лучше я попробую передавать. А ты на кухню иди, чтобы я тебя не смешил.
— Годится, — сказал Генка. — Только ты смотри, изо всех сил передавай, А я уж уловлю.
«Что бы ему такое передать?» — подумал я, когда Генка ушел. Тут я вспомнил, что на кухне на столе лежит кусок торта, накрытый бумажной салфеткой. Я подумал, что неплохо Генку угостить, и начал передавать: «НУ-КА, ГЕНКА, ПОДОЙДИ К СТОЛУ. ТАК. ВИДИШЬ ТОРТ? БЕРИ ЕГО, НЕ СТЕСНЯЙСЯ. БЕРИ И ЕШЬ. ТОРТ, ГЕНКА, ВКУСНЫЙ. СВЕРХУ КРЕМ, ОРЕХИ И САХАРНАЯ ПУДРА, А В СЕРЕДИНЕ ВИШНЕВОЕ ВАРЕНЬЕ…»
И так я это здорово все ему передал, что мне самому страшно захотелось съесть кусочек. У меня даже слюнки потекли. «Неужели все смолотит? — подумал я. — Кусок большой, мог бы и оставить».
— Генка, ну как ты, — крикнул я, — улавливаешь?
— Улавливаю, — отвечает он из кухни. А я чувствую: жует.
Приходит Генка в комнату, крошки со рта вытирает и говорит:
— Ну, чего ты передавал?
— Передавал, — говорю, — чтобы ты пол на кухне подмел.
