дома остались новенькие яловые. Недоставало еще парадную форму напялить... Наверно, скоро генерал Никитин нагрянет. Он устроит нам такой парад, что не дай боже!
Майор Рокотов так искренне переживал неудачу, что вызвал на усталых лицах пограничников сочувственные улыбки.
— От такого трущобного путешествия совсем босым останешься. А тут еще... — Вспомнив вчерашнюю рыбалку, Федор Федорович резко встряхнул портянку и глубоко вздохнул. — Угораздило же выбрать время! — Первый раз в жизни Рокотов раскаялся, что согласился порыбачить на утренней зорьке.
Почти целые сутки пограничники колесили по лесным чащобам, лазили по самым непроходимым горным отрогам. Колючие ветви ежевики, обвивающие кизильник, до крови царапали лицо и руки, в клочья рвали обмундирование. Такой уж достался Рокотову участок. А при прочесывании лесного массива надо проверять каждый куст, каждую подозрительную кочку. И пока все напрасно: даже самых малейших признаков следов нарушителей не обнаружено. Сейчас он получил приказание двигаться к Орлиной бухте. Туда прибыл генерал. Рокотов на этой границе с Никитиным еще не встречался, но хорошо знал его по Дальнему Востоку, где генерал долго командовал пограничным округом. Он был хорошо известен офицерам своими боевыми делами и строгостью. Многие его тогда побаивались. Вспомнив лохматые с проседью брови Никитина, круто свисающие к серым колючим глазам, Рокотов невольно крякнул и покачал головой. Уж лучше бы еще лазить в серых мрачных трущобах, карабкаться на острые крутые скалы, но только не появляться в помятом, неприглядном виде перед этим человеком, не смотреть в его живые, пронзительные глаза. Никитин хотя и сам большой любитель рыбалки и охоты, но, очевидно, умеет выбирать для этого подходящее время. Что Рокотов ему может сказать в свое оправдание при встрече? «Проморгали, признаюсь?» А он спросит просто и прямо: «Где вы находились в это время, товарищ майор?» — «На рыбалке, товарищ генерал!» Никогда еще Рокотов не попадал в такое глупое положение. Отказавшись от еды, он переобул свои старые сапоги, завернулся с головой в плащ-палатку и лег под куст.
Усталые пограничники присели в кружок, достали из консервных банок тушеное мясо и начали есть его с большими ломтями черного хлеба, запивая из фляжек водой. Разговаривали мало. Все понимали, что произошло и что требуется от каждого из них. Хотя, может быть, в этом была виновата одна застава, а может быть, только один человек, надо было общими силами ликвидировать прорыв, разыскать нарушителей. Сделать это в горной лесистой местности оказалось нелегко.
Выискивая удобное положение, Рокотов несколько раз перевернулся под палаткой, но заснуть не мог, да и не пришлось.
Часовой заметил на тропе группу офицеров во главе с генералом и сообщил майору. Он быстро вскочил и, отбросив плащ-палатку, стал оправлять гимнастерку и снаряжение.
Да, это был Никитин. Генерала сопровождали подполковник Маланьин, два незнакомых офицера и старший лейтенант Пыжиков.
Никитин только что лично обследовал берег, где высадились нарушители, долго смотрел в бинокль на бухту, потребовал от коменданта, чтобы была составлена детальная схема движения поисковых групп, и пожелал видеть майора Рокотова и начальника заставы капитана Ромашкова. Больших свит генерал не любил и приехал в сопровождении офицера разведки и адъютанта. Начальнику отряда и офицерам штаба приказал заниматься своим непосредственным делом — охраной границы и поиском.
Встретив генерала, майор Рокотов подал команду «Смирно!», доложил о неутешительном результате поиска и сделал шаг влево. Никитин поздоровался с солдатами и легко пожал руку Рокотову.
— Что это вы, старожил Чукотки, — сказал он, — приехали на юг, в курортный городок, совсем недавно и успели уже забыть армейские порядки!
— Простите, товарищ генерал, не понимаю, — смущенно проговорил Рокотов. Правую ладонь он снова поднес к козырьку фуражки, а левую, перевязанную истрепанным, загрязненным бинтом, пытался спрятать за крышку полевой сумки.
— Такой строевик — и вдруг забыл, перестал понимать... Люди отдыхают, едят, а вы их заставляете вскакивать по команде «Смирно». В столовой нельзя этого делать, так почему же здесь можно? Ведь вся разница только в том, что тут нет крыши над головой.
— Виноват...
— Почему рука перевязана — ранили, что ли?
— Никак нет, уколол.
— Шилом, наверно... Поди, хотел сапожки свои починить, — поглядывая на разбитые головки хромовых сапог и поцарапанные голенища, тихим глуховатым голосом сказал генерал и чуть улыбнулся.
— Никак нет! На рыбалке, товарищ генерал, этот самый... проклятый ерш, — ответил Рокотов и замялся.
Украдкой взглянув на коменданта, он отвернулся, боясь посмотреть на свою забинтованную руку и страшные сапоги.
Подполковник Маланьин стоял рядом и тер жилистую шею ладонью, словно его кто стукнул по этому месту.
— Ах да! — продолжал Никитин. — Я и забыл, что вы вчера забавлялись ершами... Сильно болит?
— Не очень, — облизнув сухие губы, коротко ответил Рокотов, чувствуя, что Никитин теперь все из него вытянет.
— А клевало, поди, здорово?
— Не у всех, товарищ генерал.
— Ну, а кто же все-таки больше поймал: комендант или его начальник штаба?
Рокотов промолчал. Рябоватое лицо подполковника Маланьина передернула довольно-таки заметная судорога. Он отвернулся и взглянул на Пыжикова. Старший лейтенант смотрел на генерала и как-то странно, совсем некстати улыбнулся. «Ощерился, как дурак на луну», — подумал комендант. Он готов был растерзать этого беспечного молодого человека.
Однако у Пыжикова сейчас были свои, чисто житейские мысли, предприимчивые, как сама молодость. Сначала он ходил за генералом в тяжелой подавленности и с мрачной озлобленностью ждал разноса. Но генерал ни о чем его не спрашивал и как будто не обращал на него ни малейшего внимания. Пыжиков с каким-то неприязненным чувством глядел на сухие, костлявые плечи Никитина, подмечал, как ему казалось, нарочитую привычку — ходить по-генеральски, заложив руки за спину, смотреть исподлобья с этакой прокурорской пытливостью. А больше всего Пыжиков боялся его кустисто-лохматых бровей, которые топорщились, шевелились, и то лезли куда-то вверх, то спадали вниз на узкие, хитроватые глаза. О строгости Никитина некоторые досужие болтуны распространяли легенды, а он вдруг оказался не так уж страшен и после вопросов о рыбалке даже по-свойски прост. Таких в Суворовском, а позже в офицерском, училище Пыжиков не встречал. Очевидно, генерал заставит отвечать за этот прорыв и коменданта, и штаб, а не только его одного, старшего лейтенанта Пыжикова. Петра вдруг потянуло к этому человеку. Хотелось рассказать ему всю горькую правду о себе.
А Никитин все тем же глуховатым голосом задавал майору Рокотову едкие вопросы:
— Значит, от морского ерша пострадали? Что и говорить, гребень у него ядовитый, колючий. Да, рыба эта беспощадная, хищная, всегда сидит в засаде под камнем, но и сама попадается, глупая, на приманку.
Генерал достал из кармана пачку папирос и, постукивая о крышку коробки мундштуком, задумчиво продолжал:
— А мы еще глупее: попались без всякой приманки. Это, товарищ майор, не пальчик уколоть на рыбалке... А еще называем себя доблестными защитниками границы. Шумим о достижениях, хвастаем, что у нас сто глаз и по семи звезд на лбу... Есть среди нас и такие, которые проповедуют на словах одно, а дома перелистывают отрывной календарь и подсчитывают, сколько служить осталось, чтобы потом на зорьке ершей ловить. Ведь охранять границу — это значит постоянно думать о Родине. Так, майор Рокотов, или нет?
Рокотов вытянулся, но сказать ничего не мог. От стыда у него пересохло в горле.
Резким движением Никитин поднял папиросу к губам и закурил.
